Забереги

Задума новой председательши еще накануне стала известна всей деревне. Посмеялись, посудачили, а пошли скыркать тупыми бабьими пилами. Весь вечер вчера неслась по деревне адская музыка. Колотого березовья почти ни у кого не было — что еще при мужиках припасалось на зиму, то пожгли, а что стояло за дворами в кряжах, то, втайне надеясь, оставляли на мужицкие руки. Сами пробавлялись олешьем да осинником — это помягче, хоть и тепла поменьше. Да и не караваи ведь пудовые печь: годилось. А сегодня, чтобы выжечь в мерзлоте могилу для Алексеихи, требовались жаркие дрова. И Домна, все еще с некоторым недоверием, остановила меринка у первого от конюшни двора — Марьяшина. Думала, идти придется, просить, но Марьяша сама сейчас же вынесла большущее горячее беремя березовья — видно, в печи подсушивали.

— Погоди, — шваркнув в розвальни полешки, попросила еще она, помахивая захолодавшими без рукавиц руками. — Ребята несут.

И верно, Володька с Митькой принесли по охапочке. Повеселевшая поехала Домна дальше, чуть не проехала подворье Капы-Белихи. Но та замахала руками, виновато выволокла за сучья, как за рога, два толстенных лобана, два крученых березовых чурбака с многочисленными следами тупого, бессильного топора.

— Отпилить-то отпилила, отгоревала, а расколоть не могла, — виновато оперлась она у розвальней на свои толстущие лобаны. — Может, погорят и так?

— Погорят, Капа, что делать, — забросила Домна наверх и эти вдовьи лобаны, погнала меринка дальше.

А дальше — это опять подворье Аверкия. Сам он в такой горький для деревни день сбежал в лес, а с Барбушихи, половинной бабы, какой спрос? Тоньку-Лутоньку она из гордости в расчет не брала и хотела проминуть их двор, но Тоня спрыгнула с легкого еще воза, кинулась к поленнице. Хорошо, по-хозяйски поклал Аверкий дрова под закрылинами избы, а Тоня раскатила початый конец поленницы и навыбирала, сколько могла, сухого березовья. Когда шла, спиной отшатнулась, выгорбилась животом, будто уже на сносях. Домна поехидничала:

— Во-во, потаскай. Да земельку подолби. Сучье-то семя, глядишь, и выйдет. Глядишь, и спасибо мне скажешь.

— Не скажу, — сухо, с березовым падающим стуком обронила Тоня.

Домна оставила ее в покое и подвернула к сиротски пригнувшейся избенке Василисы Власьевны. Всегда удивляло: чего они, такие хорошие, избу ставили как после пожара, наспех да набегом? Словно и не собирались здесь век вековать, хотя мужик у Василисы Власьевны не скажешь, что лодырь, — колхозную работу любил. А до своей — тяп-ляп, из старой избы, что там не догнило, наобрезали на срубок, насунули крышу — готово дело. Домна с неудовольствием, с издевкой даже подождала, пока выйдет Василиса Власьевна, но та не выходила, хотя из окна можно было видеть горевые розвальни. Домна уже сердито заскочила в дом, с порога прямо:

— Тебе особое приглашение надо?

— Возьми там… — с кровати махнула Василиса Власьевна сухонькой рукой в сторону запечья. — Нагошить нагошила, а уж не снести. В брюхе что-то нудит. И на скотный не поднялась, не поены коровы.

— Еще и на тебя лихо… Захворала или как?

— А никак. Лежу вот, пока лежится.

Домна поколебалась, но взяла несколько полешек, — все-то брать не решилась, кто ее знает, не слегла бы скотница…

Ну, насчет коров план у нее быстро созрел.

— Тонька, ты попои скотину. Не все с мужиками миловаться.

Дремавший Коля при этом встрепенулся:

— А?..

— Два, да оба гнилые, — повернула Домна его синий нос в сторону лошадиного зада, а сама Тоньке: — Я Айну возьму. Да чего, и Демьян поможет. Иди на скотный.

Тоня ничего не сказала, пошла. И это опять удивило Домну. Когда без ругани шли на работу, она всегда чего-то опасалась, подвоха какого-то.

— Не поены, говорю! — уже без всякой необходимости прокричала ей вслед.

— Слышу, не глухая, — только и сказала Тоня, заносчиво выгибаясь спиной, словно все еще несла беремя.