Забереги

Айно таскала и таскала воду. Как все здесь, в пробежку, с тяжелым хрипом. Навстречу им из вагонных тамбуров высовывались женские руки, прикрытые белыми халатами, молча принимали воду. Поезд, оказывается, не был пустым. Только чего же люди из него не выходили, ног у них нету, что ли?.. На этом месте усталая, прибитая мысль Айно споткнулась, ей стыдно чего-то стало. «Соувестин, Айно», — поругала сама себя. Быстрей прежнего бросилась к колодцу, потряхивая заплечным мешком. Мешок с тремя котелками овса теперь давил ей плечи. Эта ома таку… своя ноша! Она посмотрела на старичка-муховичка и бездумно сбросила у колодца мешок. Опять ей почудился разговор, который сейчас сама же и начала: «Дедушка хитренький, мешок-то не сопрете?» — «Не мелочные мы, девонька голодненькая. Что дано, то дано». — «Тяжело с мешком-то бегать, да с ведром еще». — «Говорил же — два котелка, ан нет, три выпросила. Трясись вот теперь, девонька несговорчивая». — «Ничего, дедушка бородавчатый, я выносливая, как сёмужка». — «Вот сёмужки и я поел бы. Помощниц своих покормил бы… хе-хе… Что, хороши?» — «Даже очень уж хороши, дедушка обманчивый». — «Не обманчивый, а приманчивый. Угадай, которую приману, на которую рубашонку твою надену розовенькую… хе-хе…» И опять Айно показалось: совсем явственно звучали их голоса. Она несколько раз уже сбегала к паровозу, а мешок все лежал, никто его не трогал. Как во сне двигались вереницы людей к паровозу, который все пил и пил, не мог напиться никак. У Айно кружилась голова, она уже и черного остова паровоза не различала, бежала на голоса, иногда сталкиваясь со встречными. Туда, напрямик, через огороды, натопталась тропинка. Была она узкая, скользкая, горбом поднималась — плескали на нее, все наращивали. Золой бы посыпать… Только подумала, как в ту же минуту и грохнулась с полными ведрами — теперь у нее, когда скинула мешок, уже два ведра в руках оказалось. Да так неудачно упала, что все на себя вылила, — падая, ведра берегла, поднимала на вытянутых руках перед собой. С досадой она подхватилась, обратно бросилась было к колодцу, но военный хоть и спал, но все видел. Он ее схватил за плечо, уже покрывшееся ледяной коркой:

— Нет. Ты сейчас в сосульку превратишься. Где твой дом?

— Ома коди?.. Ома-Сельга.

— Что за сельга?

— Ома-Сельга, диеревня моя.

— Ясно… Едешь куда?

— Череповец дороган. Хлиеп надо.

— Ясно… Иди в четвертый от паровоза вагон. Скажи, я велел.

Там уже видели красноречивый взмах руки сонного начальника. Айно втащили на подножку и усадили возле жарко топившейся в боковой кабине печки. А следом кто-то и мешок ей забросил…

Заберег пятый, с жизнью и смертью, с вечным человеческим смехом и волчьим воем, с зелеными цветами на дне заледенелого моря

1