Более того, как показывает подъем христианской апокалиптики в конце двадцатого столетия, нарративы последних времен могут воплощаться даже в успешных и процветающих обществах; все три авраамические религии являются для них благодатной почвой. Человеческая тоска по убедительным нарративам, среди которых нарративы конца времен выглядят соблазнительнее прочих, почти всегда усугубляет другую прискорбную человеческую склонность – а именно, склонность к групповому поведению. Немалое число людей всегда и всюду будет верить, что они – общество немногочисленных избранных, которым суждено установить добродетельный новый порядок, обрекающий «неверных» на муки адского пламени. Это справедливо для Яна Бокельсона и его сторонников в Мюнстере, для Уильяма Миллера и Джерри Фолуэлла в Соединенных Штатах Америки – и для десятков тысяч тех, кого оболванила пропаганда «Исламского государства».
Эпилог
Научись Чарльз Маккей путешествовать во времени, такие эпизоды, как «Великое разочарование» 1844 года, пузыри на рынке акций 1920-х и 1990-х годов и недавний всплеск интереса к фантазиям о конце времен среди приверженцев всех трех авраамических религий, нисколько бы его не удивили. При этом он наверняка прислушался бы к дарвиновской теории эволюции, публично изложенной через поколение после публикации «Распространенных массовых заблуждений» в 1841 году, и спросил бы себя, насколько та применима к описанным им событиям. По той же причине его наверняка увлекли бы психология двадцатого столетия и современные исследования в области социальной психологии.
Прежде всего, Маккею, полагаю, было бы приятно узнать, что мы являемся рабами инстинктов каменного века, когда наши предки зависели от крепкого сотрудничества, общения и в первую очередь от умения маскироваться в мире, где их окружали дефицит съедобной пищи, ядовитые растения, коварные змеи, быстроногие и зубастые хищники.
От конца каменного века нас отделяют всего около трехсот поколений, и мы до сих пор движимы этими древними инстинктами выживания. Мало того что этих трехсот поколений не хватило для развития полноценного аналитического познания; рискнем предположить, что даже улучшение когнитивных способностей не обеспечит людям преимуществ в выживании в относительно более гуманном индустриальном или постиндустриальном мире. Иными словами, мы, вероятно, обречены жить с разумом человека каменного века на планете эпохи освоения космоса.
Действительно, наше поведение во многом определяется древними «корнями»; у нас много генов, которым сотни миллионов лет от роду, например регулирующих аппетит, и эти гены роднят нас с дождевыми червями870
. Наша привязанность к энергетически насыщенной сладкой и жирной пище зародилась, по-видимому, у позвоночных предков за много столетий до появления Homo sapiens и утратила всякую ценность в современном мире с его изобилием дешевого сахара и липидов.С точки зрения автора «Распространенных массовых заблуждений», мимикрию, пожалуй, стоит считать наиболее важной среди наших защитных эволюционных характеристик. Помимо продвинутых когнитивных и языковых способностей человеческая способность быстро обучаться через подражание и усваивать новые наборы навыков – будь то каякинг в Арктике, охота на бизонов на Великих равнинах или использование духовых трубок в бассейне Амазонки – позволила нам благополучно обустроиться в большинстве уголков планета. К сожалению, эта склонность к мимикрии также проявляет себя в неадаптивном, порой саморазрушительном поведении.
Вероятно, самыми известными экспериментальными доказательствами этого прискорбного факта являются исследования Стэнли Милгрэма в области «подчинения» и опыты Филипа Зимбардо в стэнфордской «тюрьме». В экспериментах Милгрэма испытуемых («учителей») «экспериментаторы» часто убеждали бить «учащихся» током за неправильные ответы871
. А Стэнфордский эксперимент поделил испытуемых на «заключенных» и «охранников». В течение нескольких дней обе группы усваивали и разучивали свои роли, и в итоге дело дошло до насилия872.