Заблуждения толпы

Хотя оба эксперимента вызвали серьезную критику ученого сообщества, распространение моральной и интеллектуальной «гнили» вряд ли является теоретической или моделируемой проблемой, ведь реальный мир изобилует яркими примерами ситуаций, как аберрантное поведение распространяется среди, казалось бы, нормальных и хорошо приспособленных людей⁸⁷³. Например, скандал с компанией «Энрон» в 1990-х годах продемонстрировал, насколько заразительными могут оказаться иррациональность и моральное разложение. Ни один из главных героев этой «саги» – ни Кеннет Лэй, ни Джеффри Скиллинг, ни Эндрю Фастоу – не считал, что ведет себя неэтично или аморально; в конце концов, все вокруг твердили, что они – прекрасные, невероятно умные люди, которые революционизируют американскую экономику. А сотрудники компании, подобно тем, кого подвергал своим опытом с длиной прямых линий психолог Соломон Аш, почти единодушно принимали за истину неверные суждения своих коллег и журналистов.

Возможно, наиболее наглядные примеры «аберрантной моральной заразы» обнаруживаются в тоталитарных обществах, скажем, в Камбодже при Пол Поте, в Китае эпохи культурной революции и, конечно же, в Германии при Гитлере. Когда историк Лоуренс Рис брал интервью у престарелых охранников и административного персонала нацистского лагеря смерти, ему бросилось в глаза, что на рубеже смерти они гораздо более склонны к откровенности. Риса ошеломило то обстоятельство, что вместо злобных роботов, слепо следовавших приказам, эти немцы, почти все из них, оказались нормальными умными людьми, что они считали себя участниками морально приемлемого действа, то бишь избавления планеты от «паразитов-евреев». Как младшие руководители элитной фирмы, они соревновались между собой и предлагали различные новшества, чтобы выполнять свой «долг», как они его понимали, с максимальной эффективностью⁸⁷⁴.

Впрочем, и у бесчеловечности этих немцев имелись все же некие пределы, особенно когда дело доходило до единовременного расстрела тысяч евреев; такие приказы вызывали психологический стресс даже среди закаленных солдат СС. Следовательно, самые «эффективные» лагеря смерти в Собиборе, Белжеце, Треблинке и Биркенау (Освенцим) предусматривали привлечение военнопленных для выполнения самой грязной работы, а сугубо немецкий персонал был относительно малочисленным – так, в Белжеце, где погибло шестьсот тысяч человек, было всего два десятка немцев [215].

Трудно избежать мрачного вывода о том, что, если многие современные люди сочтут геноцид приемлемым и желательным, многие же, если не большинство, возьмутся осуществлять его на практике. Те, кто до сих пор думает, будто идея немецкой исключительности лежала в основе Холокоста, должны вспомнить поведение английских чиновников на оккупированных немцами островах Джерси и Гернси в проливе Ла-Манш: эти чиновники охотно отправляли местных евреев в концентрационные лагеря. По словам одного бывшего нацистского чиновника, «проблема сегодняшнего мира заключается в том, что люди, никогда не проходившие через подобные испытания, постоянно выносят суждения о людях, которые их вытерпели»⁸⁷⁵. Или, более кратко: не следует недооценивать человеческую склонность к мимикрии, особенно тот факт, что повседневные полезные массовые заблуждения, которые помогают беспрепятственно функционировать бизнесу и обществу в целом, могут моментально трансформироваться в мошеннические массовые заблуждения или геноцид.

Маккей также согласился бы с наблюдением, что люди – это обезьяны, рассказывающие истории; он и сам был умелым рассказчиком. Когда нашим далеким предкам требовалось общаться друг с другом, чтобы выжить, они не прибегали к силлогизмам, числовым данным или математическим формулам. Основным способом коммуникации был (и остается) нарратив: «Ступай направо, я пойду налево, и мы пронзим мамонта с обоих боков». Люди – нарративные животные; независимо от того, насколько конкретный нарратив достоверен, он при достаточной убедительности почти всегда будет превосходить факты – по крайней мере, до тех пор, пока эти факты не обернутся сильной болью или, как в случае «Исламского государства» на Ближнем Востоке и в других странах или анабаптистов в Мюнстере, пока факты не переубедят верующих.

Кроме того, мы слушаем истории не только потому, что наслаждаемся ими как таковыми, но и потому, что хотим узнать, чем все заканчивается, а никакая история не воодушевляет и не захватывает сильнее, чем история конца света. Чем глубже история проникает в человека, тем губительнее она сказывается на его аналитических способностях; искусно выстроенный нарратив последних времен вполне способен побудить людей расстаться с мирскими благами или с радостью отпустить жен и дочерей в постель автора нарратива.