Забойная история, или Шахтерская Глубокая

Из оставшегося куска я выкроила узкий длинный шарф. Набросила на шею. Наряд заиграл, но напрашивалось еще одно яркое пятно. Выкроила пояс. Стало еще интересней. Но все же чего-то не хватало. Я шаманила несколько часов, кроила, вырезала, строчила, и к вечеру помимо шарфика и пояса у меня были обтянутые этой же тканью клипсы, браслет и сумочка-клатч. Обтянуть старые вещи тканью мне помогла брошюра «Новая жизнь старых вещей», которую мне, зная, что я занимаюсь рукоделием, подарил Дед Мороз за участие в композиции «Дружба народов» на том самом утреннике.

Когда я вертелась перед зеркалом, оценивая результат, из гостей вернулась мать.

— Опять праздник намечается? — грустно спросила она.

— С чего ты взяла?

— Наряды шьешь.

— Ходить не в чем.

— Зачем ты так напилась? Стыдоба.

— Ой, ма, проехали.

— Замуж тебе нужно.

— За кого?

— Вот был же у тебя Валера, хороший парень…

— Ма, ну хватит, одно и то же…

— Ко мне в аптеку заходила твоя начальница, Коломыкина, говорит, что Кирилл из отдела нормирования за тобой ухаживает.

— Ой, ма, он же дэцельный.

— Какой?

— Маленький! Он ростом ниже меня!

— Ну и что. Шурик тоже ниже меня.

— Толку от твоего Шурика…

— Тебе нужно выходить замуж.

— Не за Кирилла же.

— Хороший парень, из приличной семьи…

— Ма, отстань.

— Мне сказали, что неделю назад ты в машину к какому-то мужику садилась…

— Да я просто на остановке стояла, меня подвез один с шахты!

— Вчера пришла чуть живая. Что дальше будет? Заработаешь дурную славу, кому ты нужна будешь?

— Ма, давай закроем тему, меня уже тошнит от этих разговоров!

— Тебя всегда тошнит от нормальных разговоров.

— Разве это нормальные разговоры? Замуж нужно выходить по любви, мама.

— Какая любовь? У кого она есть, любовь? Кто ее видел, эту любовь?

Я сняла платье и пошла в ванную выстирывать из него запах камышей. Закончив, повесила на балконе, чтобы до утра высохло на теплом ветру.

Глава 13

— Ух ты! Вот это прикид! У Шумейко купила?

— Я сама себе Шумейко! Ловкость рук — и никакого мошенничества.

— И сумочку сама?

— И сумочку.

— И клипсы с браслетом?

— Я их просто тканью обтянула…

— Ну, ты мастерица…

Я стояла посреди кабинета, как новогодняя елка, Аллочка ходила вокруг меня, по-детски вскидывая руки. Мы пришли на работу раньше других, но не спешили садиться за калькуляторы. Аллочка сходила в комбинат за водой и включила чайник. В кабинет зашла чем-то обеспокоенная Галина Петровна, бросила сумку на стул и стремительно вышла.

— Что это с ней, даже не поздоровалась…

Я пожала плечами.

— Расскажи, как вы в субботу погуляли.

— Не спрашивай! — Я пощелкала пальцем по че-люсти.

— Напилась?

— Полный аут.

— А начальница?

— Не знаю, я раньше ушла.

В кабинет снова вошла Галина Петровна.

— Хилобок пропал, — сказала она, садясь за свой стол.

— Как пропал? — спросила Аллочка.

— После пикника не вернулся домой. Его нет вторые сутки. Ирка всю милицию на ноги поставила, прочесали лес, ставок — ничего.

У меня все замерло внутри.

— А ты куда пропала в субботу? — спросила начальница.

— Домой ушла. Мне было плохо.

— Да уж, хорошего мало… Двое детей без отца остались…

У меня громко застучало сердце, я боялась, что коллеги услышат его стук.

— А что милиция говорит? — спросила Аллочка.

— Предполагают, что утонул. Все ж понажирались и давай лезть в воду. Пора прекращать эти массовые гуляния.

Зазвонил телефон. Галина Петровна подняла трубку. Через мгновение ее лицо вытянулось. Она посмотрела на меня так, словно перед ней сидел дух Есенина.

— Тебя Тетекин вызывает. Разговор у него к тебе.

Меня бросило в жар. Пол шатался под ногами, стены проплывали мимо медленными волнами. Пока шла от расчетного отдела до кабинета заместителя директора по производству, успела несколько раз умереть и воскреснуть. Я решила, что кто-то видел, как я уходила с пикника в обнимку с Хилобком, и готовилась к тяжелому разговору.

Постучала.

— Войдите! — послышалось из кабинета.

Вошла и поздоровалась.

— Вызывали?

— Садись, — Тетекин указал на стул, стоящий возле рабочего стола.

Села.

— Какая же ты красивая…

Я чуть не упала от неожиданности.

— Ты меня боишься?

Я опустила глаза.

— Почему ты убежала в субботу?

— Мне было плохо, — с трудом выговорила я.

— А почему плакала?

— Мне было плохо, — повторила я.

— Что случилось?

Внутри защемило, словно огромная невидимая рука пыталась раздавить меня, как грецкий орех.

— Тебя кто-то обидел? Это ведь я пригласил тебя на праздник, и теперь мне неловко, что с тобой случилось что-то нехорошее.

Рука сделала свое дело. Скорлупа треснула, из прорех хлынуло мое горе.

Владимир Андреевич засуетился, полез в карман брюк, достал белоснежный платок и подошел ко мне. Чуть согнувшись, он вытирал душистым ситцем мое лицо, затем поднял меня, прижал к себе и стал целовать слезы.

В этот момент в кабинет постучали. Он отпрянул, потом засмущался из-за этой своей первой реакции, улыбнулся, сунул в руку платок и тихо сказал:

— Не плачь больше. Мы с тобой еще поговорим, хорошо?

Я пошла к выходу, а он сел за стол и крикнул:

— Войдите!