Заботы света

— Это такая дрянь, всякие карусели-качели и то, что мы смотрели! Не знаю, быть может, со временем этакое станет искусством, а может, заменит ритуалы старых религий… Когда-нибудь мы сойдем с ума от своих выдумок, ей-богу!

Они расстались неловко, с чувством какой-то обоюдной вины. Габдулла, машинально махнув отъезжающему на извозчике товарищу, повернул обратно на ярмарку. Но шум и блеск ее уже не трогали воображения. Он зашел за первую же палатку торговца, опустился на какой-то порожний ящик и почувствовал, что сию же минуту расплачется. Вот чем кончилось его предчувствие странствий, волнение и готовность следовать в неведомые города — тенями городов на куске полотна! Все это было как будто посягательством на подлинность жизни, ее первоначальность и свежесть.

Но уже через минуту, успокоившись, он думал с любопытством: а странная штука, эта панорама. Ясно, не искусство, но какой-то намек на искусство все-таки есть. Ведь если бы снять на полотно его родину с ее полями, реками, лесами, они бы тоже, наверное, выглядели красиво. И какой-нибудь житель дальней земли восторгался бы прекрасными видами, в то время как житель здешний, знающий все эти виды полнее, относится к ним спокойно. А не похожа ли эта панорама хотя бы чуть-чуть на стихи, перевоссоздающие жизнь без ее первичных запахов и красок, но между тем наделяющие ее какой-то необыкновенностью?

Минуло два дня, и она получила телеграмму: тяжело больна мама.

— Не прощу себе, если опоздаю. — И с печалью, от которой у него сжалось сердце: — Все меньше близких моих остается со мной. Прошу тебя, — сказала она, переходя на «ты» и как бы сближая с дорогими ей людьми, — помни обо мне как о своем друге! И выполни еще одну мою просьбу… я знаю, ты сторонишься богатых семей. Они же не так глупы и жестоки, как, может быть, тебе кажется. Я ведь тоже, — она усмехнулась, — тоже богата.

И он поехал, уже как бы продлевая то общее, что было у него с нею. В последнюю минуту позвал с собой Бургана — для уверенности.

На маленькой станции встречала их тройка с гигантским кучером на козлах гигантского тарантаса. Ехали проселком, вокруг лежали черные пашни, перелески пушились светлой майской зеленью. Вскоре показался поселок, огромно раскинувшийся в низине и дымящий старобытными очагами. На краю поселка стояли приземистые серые здания цехов с большими трубами — непривычная, чуждая картина для сельского пейзажа. Свернули влево, в аллею из дубов, и неожиданно, враз, открылась усадьба, широкая, бестолково раскидистая из-за многочисленных пристроек. Богачей охватывала гигантомания: огромны были их дома, огромны тарантасы и автомобили, кучера напоминали гренадеров ростом и массивностью. И даже гуси, переходившие дорогу, были величественны и тяжелы.

С широкой каменной лестницы сходил навстречу гостям хозяин в темной тройке, в голландских штиблетах, но в неизменной тюбетейке. И тоже широк, величествен, громогласен.

— С добрым прибытием… бесконечно рад!

Гостей провели в их комнаты на втором этаже, тут же явились здоровенные парни и проводили их умыться с дороги. А там и в зал, за длинные столы, которые занимались невесть откуда взявшимися многочисленными гостями и домочадцами хозяина. На столах — сыры и колбасы, икра, зелень и фрукты, холодная индейка, ломти холодной говядины и какие-то вина в большом количестве. Возвысился над застольем Хасан-эфенди и мягким баритоном произнес:

— У просвещенных народов есть обычай первый тост начинать с вина, которое любо уважаемому гостю. У нас на этот счет, — насмешливо покосился на вина, — нет пока еще своих порядков, так последуем же испытанным правилам. Габдулла-эфенди, какое вино соблаговолите отпить по этому случаю?

Шут знает, как называются все эти многочисленные вина! Вот шампанское он знает.

— Шампанское, — сказал он смущенно.

И в ту же минуту дюжие парни подтащили корзины, в которых во льду потели холодно бутылки шампанского, обтерли салфетками, стали разливать.

— С добрым прибытием, — сказал хозяин. — Мне приятно чествовать новых пастырей нашего народа, сеющих разум и внушающих людям добрые надежды. За ваше здоровье!

К счастью, Габдулла опьянел почти сразу и теперь уже без смущенья оглядывал гостиную, высокие, полуовальные вверху окна с раздвинутыми штофными шторами, высокие лепные потолки. Он словно искал здесь приметы ее присутствия, хотя и знал, что никогда она здесь не бывала. Но у себя в Оренбурге жила, несомненно, в таком же богатом доме, и он пытался представить, как она ходит в подобных комнатах, как садится в кресла, пьет легкое золотистое вино… и не мог представить.