Заботы света

Гости, вопреки его опасениям, не были докучливы, хозяин выглядел милым и радушным. Разговоры пылки, но скучны. Каждый старался убедить других, что он сторонник новометодного образования, и все почти сходились на том, что религия необходима, но следует найти ей в жизни общества подобающее место. Необходимо преподавание математики, географии, русского языка и хотя бы одного европейского: торговцы и промышленники понимали, что их деятельность нуждается в науках, чтением одних молитв дело не двинешь на современном уровне. Не скрывали опасений: что-то даст оно, новометодное образование, кроме насущных знаний? Ведь там, где наука, недалеко и до социалистских толков.

Его просили почитать стихи. Нет, он не читает своих стихов на публику. Пожалуйста, если хотите, стихи в его книгах.

— Господа, господа, — остерегал хозяин, — мы слишком утомляем нашего гостя!

Был среди приглашенных помещик Епанчеев, в синей косоворотке, в темном стертом пиджаке, в сапогах, воняющих дегтем. Пыхая короткой трубкой, он подступался к одному, к другому, но гости под разным предлогом удирали от него. Помещик был уже сильно навеселе, ничуть не обижался и начинал мурлыкать песенку: «Эх, был же я молод, был я крылат!..» Подошел к Габдулле.

— Предок мой Канбик торговал пряностями на базарах Булгара, — объявил он, пыхая трубкой. — А начало княжескому роду нашему положил его сын Епанча. Ты приезжай-ка ко мне, история Епанчеевых поинтересней, чем «Кисекбаш»…

Хасан-эфенди, свойски приласкивая князя, отослал его играть в карты.

— Спит, извините, на лавке, подстелив кошму, бедность, разор… а князь, помещик! Крестьян своих по сей день учит хлыстом. Погоду в экономике делает заводчик, а законы, заметьте, издает этакий плантатор… Впрочем, мы еще поговорим с вами.

На третий или четвертый день хозяин пожелал уединиться с ним в кабинете.

— Габдулла-эфенди, у меня подрастают внуки, славные, смышленые ребята. Пора их учить. Жалко отдавать у медресе, опасно — в гимназию. Что если последовать примеру русских аристократических семей и обучать внуков дома, призвав образованных людей? Что же касается меня, то я с радостью поручил бы ребят вам, Габдулла-эфенди. Дело можно было бы поставить таким образом, что оно не стало бы для вас обременительным: просто общение, беседы, чтение книг, путешествия с мальчиками. Здесь свежий воздух, хорошее жилье, жалованья получали бы не меньше, чем в газете.

Он поблагодарил и отказался. Но не без сожаления: уж больно заманчиво было бы иметь двух-трех смышленых мальчиков, обучать их наукам, прививать вкус к литературе, путешествовать с ними. Однако ему нужен  г о р о д — с его культурой, с его бьющей через край жизнью, — он слишком долго прозябал в захолустье.

А не возьмется ли Габдулла-эфенди привести в порядок его библиотеку? Много книг, периодических изданий, но нет порядка, системы.

Он поблагодарил и отказался. Но, боже мой, иметь дело только с книгами, читать что душа пожелает, думать, писать и жить в этом райском уголке! Вот если бы он был постарше, то обязательно забрался бы в такой уголок и занимался библиотекой. И писал бы, писал!

— Я вас понимаю, Габдулла-эфенди. И, собственно, рад, что мое мнение о вас не расходится с тем впечатлением, которое, я получил за эти дни. Вы не хотите для себя никаких особых условий, жизни полегче. Я тоже, хотя и не беден, всегда чурался покоя.

Веселое, озорное настроение нашло на него после беседы с Акчуриным. Фельетон! Поэту предлагают несомненные блага, а он нос воротит: того не хочу, этого не желаю. Едва ли не каждый из гостей мог бы принять на свой счет его статьи о либералах, торговцах, националистах — и обидеться, но каждый любезен, каждый вроде ищет дружбы с ним. И есть среди них люди энергичные, образованные, озабоченные судьбой нации… имеющие огромную власть. Но чего хотят от него?

Бурган проводил свои дни, легко и запросто общаясь с гостями хозяина — уезжали старые, наезжали новые, возвращались опять же старые, — разговаривал он с сыновьями Хасана-эфенди, гулял с его внуками, придумывал потешные игры, подолгу беседовал с Якубом, братом и компаньоном Хасана-эфенди, который в основном-то и вел дела фирмы. Бурган восхищался грандиозными планами Якуба и, посмеиваясь, говорил Габдулле:

— Мне бы не журналистикой заниматься и не книгами торговать, а мануфактурой. Барыш огромный, а политики никакой.

В отличие от рыхловатого Хасана-эфенди, младший Акчурин был худощав, мускулист, одет, как на раут, опрятно и строго. Долгими, выспренними беседами тяготился, потому как привык тратить слова экономно и дельно. Габдулле он сказал с вежливой улыбкой:

— Мне нравятся некоторые ваши статьи. Надо поставить предел действиям мулл и ублюдков вроде Епанчеевых.

Габдулла не успел ответить, а он уже скакнул с крыльца, в коляску — и поехал куда-то по своим делам. Бурган, восхищенно проводив взглядом коляску, повернулся к Габдулле: