Заботы света

— Ух, мыслит человек! Мало, говорит, капиталом владеть — нужна, говорит, политическая власть. Разницу-то улавливаешь между Епанчеевым и Акчуриным? Советует мне издавать экономический журнал, поддержку обещает, честное слово!

Бог весть, какие мысли туманили горячую и глуповатую голову Бургана.

Габдулла один гулял по парку, забираясь в самые глухие уголки, долгие часы просиживал возле широкого, зарастающего по берегам ряской спокойного пруда. По ночам плохо ему спалось. Он лежал на перинах, глядя в потолок, освещенный лунным призрачным светом, прислушиваясь к тишине в доме. Иногда вставал, зажигал лампу и садился читать. И засыпал уже под утро.

Однажды он открыл дверь, спустился в нижний этаж и осторожно проскользнул во двор. От луны было светло, тени от построек лежали по всей широте двора, из глубины парка, от пруда, слышался стрекот лягушек. Какие-то смутные звуки — то ли пение, то ли женское стенание — доносились от поселка; брехали собаки — тоже где-то далеко-далеко. Он пошел было к воротам, но, заслышав позади себя шаги, остановился. И увидел старческую фигуру, одетую в чапан, в круглой, с меховой опушкой, шапке. В руке у старика было ружье.

— Вы кто, сторож? — спросил Габдулла, медленно успокаиваясь от внезапности его появления.

— Сторож, кто же еще. Кхе-кхе…

— Вы небось спали, — сказал Габдулла, — да я вас разбудил.

— Теперь у нас спокойно, — ответил старик, бодро зевая, — не то что раньше — и стачки на фабрике, и пожары. В деревне, верст семь отсюда, господский дом дотла сожгли. Мой-то сын тоже — дурак, дурак! — тоже бастовал с этими башибузуками. А хозяин, золотой человек, говорит жандармам: вы, говорит, парнишку не забирайте, а всыпьте ему с десяток розог. — Старик добродушно засмеялся. — Всыпали! Уж так все хорошо получилось. Ему-то, дураку моему, каторга полагалась, а сейчас хорошо, спокойно живет. Ну, бедно, конечно. Так ведь и пророк наш беден был.

— Ну, а внуки-то ходят в школу?

— Школа есть, хорошая школа. Опять же хозяин построил, школа новая. Да учителя не держатся, все, значит, неподходящий народ. Хозяин поглядит, поглядит да и скажет: нет, братец, ступай себе с богом.

— Какой же учитель нужен хозяину?

— С этим сейчас, с учителями, значит, дело непростое. Оно хорошо, если учитель Коран толкует с умом. Да надо, говорят, чтобы он и жаграфию знал. Ну, приняли одного такого, так он и учит по этой жаграфии: дескать, материков шесть и каждый делится на бедных и богатых…

— Я бы к пруду пошел, — сказал Габдулла. — Не заблужусь ли? Да и собак, наверно, выпустили на ночь.

— Собаки что, собака у нас одна. А если к пруду пойдете, заблудитесь. Он обязательно заведет в овраг.

— Он? Кто — он?

— Известно кто, упырь. Вы присядьте… тут, понимаете, такое дело. Парень из наших уходил на шахту, а там придавило его лавой. Схоронить бы его там, где помер, чтобы дух-то его успокоился. Так нет, отец решил: схороню, дескать, в родной земле. Схоронил, а теперь и сам не рад. Семье покоя нет… и других… пугает, да! Посторонних, правда, он не трогает, только своих мучает, а все-таки жутко, если вот вы пойдете к пруду, а он явится. Он ничего, спокойный, постоит этак на другом берегу, увидит — человек-то чужой, потихоньку и отвалит… Так вы, значит, пойдете?

— Да, пройдусь, уж больно воздух хорош.

Дойдя до пруда, до места, где всегда сиживал, он не обнаружил скамейки в обычном ее месте и, весело пугаясь, подумал: не выходки ли это злого упыря? Потом оказалось, что зашел он другим путем, и вскоре увидел чернеющую скамейку в стороне, где берег загибался и скрывался в чаще, черной, но поверху обсыпанной лунным пестрящим блеском.