Заботы света

Когда-то на тихой улочке слободы в укромном домике прожил Габдулла два безмятежных года. У кустаря-кожевника и его жены своих детей не было. Жили они небедно: кожевник торговал своими изделиями на базаре, жена шила тюбетейки на заказ и разносила по домам. Бывало, с утра еще скажет: «Габдулла, сынок, сегодня пойдем отнесем заказы». Приоденет его, сама наденет новое платье, повяжет новый платок, и отправятся. Ходили в богатые дома, где стояла красивая мебель, зеркала от пола до потолка, громадные, как сундуки, фисгармонии, часы, звонящие как церковные колокола. Однажды он видел павлина — расхаживал по двору, распушив широкий хвост с золотистыми перьями. Возвращался он в радостном хмелю и рассказывал слободским мальчишкам, какие чудеса есть на свете; сидели у стены мечети, на зеленой травке, затем бежали на луг, раскинувшийся между двумя слободами — Старой и Новой. Летал гусиный пух, мальчики бежали за ним и ловили в ладони. Жили в слободе мастеровые — кожевники, шапочники, жестянщики, портные. Семьи были многодетны, небогаты. Словно из другого мира являлась сестра Газиза, которая жила в городе у своей тетки, жены войскового муллы, с гостинцами всегда — то яблоко и урюк, то конфеты.

Вот так бы, наверно, и вырос он в слободе. Но через два года приемные родители оба враз заболели и, решив, что мальчик останется без призора, поспешили отправить его к дедушке, в Училе.

Не сразу нашли покосившийся домик с глухим фасадом, с потемневшими досками кривого забора, Велев гусару обождать, Габдулла вошел во дворик. Дверь в сенцы оказалась запертой изнутри, он долго стучал. Открыла сгорбленная старуха, слеповато вгляделась в него, затем пропустила в темные, пахнущие погребицей сени. Забежав вперед, открыла дверь в избу. В сумерках он не сразу разглядел сидящую на лавке женщину.

— Ах! — вскрикнула она и тут же прикрыла рот платком.

— Мама, это я, — сказал он тихо и шагнул к ней. — Ведь ты узнала меня, правда?

— Да, — еле слышно отозвалась она и заплакала. — Да, да!

Старуха что-то бормотала и то подходила к окну, то бежала к двери. Наконец она заперла дверь на крючок и присела на сундук, не сводя с него слеповатых глаз.

Женщина тихо рассказывала, то и дело прикрывая рот уголком головного платка. Муж умер пять лет назад, она осталась с матерью-старухой. Шитьем тюбетеек не заработаешь на жизнь, согласилась замуж за человека, которого каждый в слободе знает: он один из мюридов Гайнана Ваиси. «Хороший он человек, теперешний муж, только, сынок… если бы ты не приходил так неожиданно. Или, быть может, пришел бы в пятницу, когда дядюшка дома. Или… не знаю, не знаю, у тебя своя жизнь, у нас своя, не судьба была вместе нам жить. Однако как ты худ и бледен».

Он молча встал. Хотелось подойти к ней, обнять и поцеловать, но он не сделал этого и поглядел на дверь. Подскочила старуха и тут же откинула крючок, глухо и трусливо бормоча. Пробежав через сенцы, он услышал шум с улицы, гневные выкрики гусара, чьи-то еще голоса…

Два дюжих мужика держали за руки Абузарова, а он вырывался и все норовил достать носком сапога третьего, который стоял перед ним и узким, пронзительным взглядом глядел на него. Был этот третий приземист и плотно сбит, по виду что-то среднее между крючником и бакалейщиком, однако в камзоле, узком в поясе, а книзу разбегающемся складками, на голове феска с кисточкой. И вот эта-то феска с кисточкой все путала: зачем бакалейщику феска?

— А, вот и другой! — вскричал один из тех, кто держал гусара за руку и покручивал, покручивал этак ловко, отчего гусар извивался и, вероятно, уже уставал. — Хватай!

— Произошла какая-то ошибка, — сказал Габдулла, подшагивая к  ф е с к е.

— Ошибка?! Так, значит, ты по ошибке зашел в мой двор, а этот жулик, — он кивнул на гусара, — поджидал тебя на извозчике? А?

— Я приходил навестить матушку.

— Матушку, хо-хо! То-то похож ты на сыночка.

Гусар, уже не сопротивляясь, нервно хохотал и выговаривал:

— Габдулла, милый, мы, верно, не туда попали. Этот базарник вообразил, что мы хотим похитить его жену, старый осел!

Габдулла принял позу благочестивого шакирда, только что кончившего медресе.

— Почтеннейший дядюшка, каждый мусавир вправе рассчитывать на гостеприимство брата-мусульманина. Я закончил медресе и еду теперь в муфтиат за указом. Но по пути в Уфу решил навестить благочестивую женщину, у которой воспитывался в детстве.

— А-а, — смягчилась  ф е с к а. — Так бы сразу и сказал: мол, Загидулла-абзый, я так-то и так, по делу, стало быть. Однако тебе не следует беспокоить матушку. Ты лучше приходи ко мне в лавку, я рад буду поговорить с будущим хазретом. Эй, отпустите этого шалопая!

Гусар, разминая затекшие руки, угрозливо что-то бормотал, но сил едва хватило, чтобы дойти до пролетки.

— Едем скорей, — сказал он слабым голосом.

Абузаров опять скрылся с глаз долой, поклявшись, что доведет дело до конца. Дело попахивало авантюрой, но кто знает, быть может, все обойдется как нельзя лучше, и Селим наконец-то заживет семейной жизнью.