Заботы света

— Мне тоже вспоминается… жаркий день, речка, а мне десять лет… Хотя бы денек побывать в деревне. — Он зевнул, смутился.

— Ну, спать хочешь? Спи, — сказал Габдулла, — спи. Да не забудь помолиться. Я все молитвы люблю, которые в детстве запомнил. Тебя кто учил молиться, мать? А меня — сестра.

— А мои сестренки, наверно, уже замужем. И обо мне думают, что я либо на каторге, либо сдох под забором. Они ведь, наверное, верят, что я преступник.

— За что тебя из училища выгнали?

— Известно, за что. Со студенческой демонстрации меня увели в участок, ну, били… потом исключили из училища. Приезжает отец, посылает за мной. А я, дурачок, бегу, плачу от радости… А он звал, чтобы выпороть. Да! — резко сказал он. — Нынче гусар приходил, хотел тебя видеть.

— Спи, — сказал Габдулла, — спи.

8

Не ко времени помянут был гусар Абузаров, точнее, бывший гусар, а теперь в деревне у себя попечитель крестьян и бунтовщик, не дающий покоя всесильному ахуну, доводившемуся Абузарову родным братом.

Когда-то отец братьев, тоже ахун, готовил обоим хорошее будущее: отдал братьев в лучшее казанское медресе, по окончании которого они должны были поделить отцово наследство и сделаться священнослужителями. Старший прилежно постигал религиозные постулаты и набирался чопорных манер будущего владетеля пашен и табунов, но младший, Марден Абузаров, таскался со студентами, юнкерами, приказчиками по шумным пивным, по собраниям, по редакциям газет, в конце концов бросил медресе и поступил в русско-татарскую учительскую школу, но ушел и оттуда и, заручившись поддержкой известного князя, доводившегося Абузарову дальним родственником, поступил в военное училище. Отец проклял его и отказал в наследстве.

Прослужив три или четыре года в одной из крепостей Оренбургского края, Абузаров был замешан в каком-то скандале, грозившем ему лишением чинов и тюрьмой, но был спасен старым князем и вышел в отставку в чине подпоручика. Когда князь умер, Абузаров женился на его дочери и поехал с молодой женой в свою деревню, где вершил все дела его старший брат, ставший теперь ахуном. Ахун встретил его с подозрением: поведение брата и образ жизни его выглядели угрозой покою и авторитету священнослужителя. Чтобы отделаться от него раз навсегда, он отдал брату часть пашен, и тот всерьез занялся землепашеством, работая в поте лица и ведя хозяйство по книгам, по системе, о которой в деревне мало кто слышал. Разводил гусей и кур, завел настоящие фермы, на курсах учил крестьян культуре сельского хозяйствования, организовал хлебный фонд, выделив целый амбар, на случаи неурожаев. Ходил он по мирским делам в город, заступался за крестьян, учил их детей. Школу он содержал на свои средства, ввел преподавание арифметики, географии, русского языка, и тут-то священнослужитель не вытерпел: полетели в Казань, к губернатору, донесения о крамоле, о развращении крестьян, о кощунстве над религией. Но, зная законы и безукоризненно владея русским языком, Абузаров смеясь парировал наскоки.

Он был незаурядный человек, в этом Габдулла убедился в первую же встречу с ним, когда гусар, поговорив минуту-другую, вручил юноше собственноручно сочиненную драму из народной жизни. Драма была вопиюще безграмотна в литературном отношении, но в ней отчетливо проглядывались давние пристрастия ее автора. Автору небезразличны были идеи народничества, знался он, вероятно, и с либералами, и эсерами, а его герой, открывший школу на свои средства, был начинен идеями просветительства, которые смешно мешались с эсеровской непримиримостью к толстосумам: в школе этот герой ввел обучение военному делу.

— Ну, что вы скажете? — спросил он, когда Габдулла дочитал драму. — Говорите прямо, ерунда? Знаю.

Решительность его и необидчивость были трогательны. Габдулла улыбнулся и сказал:

— Во всяком случае, драму эту нельзя было бы протащить через цензуру.

— Цензура упразднена в шестом году манифестом.

— Но не в Казани.

— Что за чушь! Законы империи действуют во всех ее уголках и для всех ее граждан. Если дело только за этим, я быстро докопаюсь… а-а, да ведь драма плоха!

— Видите вон того типа в полупальто и фуражке, который остановился на перекрестке?

Гусар подошел к окну, вгляделся.

— Шпик? Так много их шастает по Казани.

— Это инспектор учительской школы Иманаев. По собственному почину берет в комитете по делам печати рукописи, читает и доносит, не получая за это ни копейки.

— Ага, просто из любви к проституции. Хотите, я выйду и набью ему физиономию?

— Нет, что вы!

— Будь по-вашему. Но я его запомню.

И вправду запомнил, нашел самозваного цензора в пивнушке, куда захаживал тот по изощренному пристрастию шпика ко всем злачным местам, и надрал ему уши. А подбежавшему будочнику сказал: «Этот негодяй смел хулить отечественную водку и хвалить французскую». В другой раз столкнул его с площадки трамвая прямо в сугроб. Еще через день, выследив, когда цензор зашел в туалет в ресторане, вытащил из кармана длинный гвоздь и заколотил этим гвоздем дверь туалета.