Заботы света

— Законы? — насмешливо переспросил Фатих. — Вспомните-ка безобидную затею Риза-эфенди, когда он решил издать сборник выписок из полного свода законов, то, что относилось к правам мусульманского населения. И что же? Цензура запретила: мол, незачем инородцам знать законы. — Помолчав, он продолжал с грустью: — Уж мы не мечтаем об упразднении цензуры, наша мечта о цензоре со светским образованием. Так нет же, нужен только миссионер, ибо человек, обучавшийся в светском заведении, может объективно взглянуть на положение дел и, не дай бог, проникнется сочувствием к нам.

— Но где же выход? Мы граждане империи или…

— А выход есть, как же! — перебил Сагит-эфенди. — Наши сочинения мы будем печатать в типографии Домбровского.

— Не надо шутить, — обиделся Галиаскар. — Давать рукописи печатному заведению братства святого Гурия? С ума сойти!..

— А там печатают все, что угодно: и миссионерские издания, и мусульманские молитвенники. Да, да! И никакого надзора.

— А что же Христовы воины? — с любопытством спросил Фатих.

— Они, как видно, идут тропою Меркурия, а не Марса.

Габдулла, вспомнив про самозваного цензора, сказал:

— Иманаев доберется и до типографии Домбровского.

— Инородцу не очень-то будут доверять.

— Зато полностью доверяют профессору Смирнову.

— Я видел этого профессора дважды, — заговорил Фатих все так же грустно. — Не понимал и до сих пор не возьму в толк: как можно быть ученым-тюркологом и иметь… нет, не говорю, к народу, а к предмету науки такое презрение. А помните, мы хотели перевести «Ревизора»? Ведь он запретил, Смирнов!

— Даже сказку о Балде…

— Для нас, мол, русских, знающих и свое хорошее, и идеальное как в прошлой исторической жизни, так и в настоящей действительности, сатира на нас понятна и поучительна; но для какого-нибудь татарина… Если дать волю, то они непременно начнут или с сочинения Льва Толстого «Много ли человеку земли нужно», или с «Ревизора», или вот с этой сказки Пушкина. Помилуйте, этак под запретом окажутся Достоевский, Некрасов и Чехов!..

Галиаскар сокрушался:

— Мы разрекламировали десятки книг, и если цензура на корню порубит издания, то впору хоть с сумой…

Габдулла, неприязненно усмехаясь, прямо глядел на Галиаскара: коммерсант несчастный, как можно в эту минуту говорить о потере доходов?

Галиаскар действительно понимал толк в коммерции, его отец был торговцем и сына готовил к той же стезе. Он перехитрил отца. Отец хочет, чтобы он женился на купеческой дочке? Хорошо, девушка ему нравится. Хорошо, он станет торговать, но только книгами, и магазины у него будут только книжные.

«Надеется всю жизнь прожить на компромиссах!» Габдулла был несправедлив к товарищу, понимал это и сам, но что он мог поделать с собой, если уже один вид деловых людей был ему неприятен. Галиаскар, при всей своей броской импозантности, походил на купца или новоиспеченного заводчика с несомненным татарским простодушием и хитрецой одновременно.

— Однако, я вижу, вы смеетесь! — горячился Галиаскар, обращаясь к Фатиху и даже не взглядывая на Габдуллу, чьим насмешливым видом и был возмущен. — На это я могу сказать.

— Полно же, друзья, полно! — Фатих устало улыбнулся. — Взаимные упреки ничуть нам не помогут. Давайте-ка посмотрим, чем веселит честной народ «Баян-эль-хак». Да вот, кстати: декабря третьего числа со двора муэдзина Новотатарской слободы Бадига Ахмерова исчез индюк австралийской породы. Опечаленный хозяин обещает вознаграждение.

— Это что, а вот шедевр! — заговорил незаметно вошедший Бахтияров. — Поглядите, как искусно рекламируют машину Зингера правовернейшие издатели: молодая девушка этакой ладной ложкой надавливает на педаль, она в европейском платье, но… у нее нет головы!

— Истинно по-мусульмански: не должна же молодка с открытым лицом сидеть на виду многотысячного читателя.

Разговорились, весело смеялись, припоминая разные потешные истории. Так, Бахтияров рассказал о том, как расфилософствовались однажды два священнослужителя. Один из них предложил прихожанам: утром, едва запоет петух, мусульманин должен произнести: «Во славу божию!» Второй поправил: «Во славу всемилостивого, мудрого и справедливого…» — на что первый мулла, не растерявшись, ответил: «Э, больно петух понимает этакие тонкости!»

— Ну, а теперь, господа, поговорим о серьезном, — сказал Фатих. — Вы, наверно, заметили: мы изменили формат нашей газеты. Но изменится и содержание, оно должно стать политическим. Нам надо решительней выступать против буржуазного либерализма. И узколобого национализма.

— Но уместно ли это при нынешней ситуации? — сказал Сагит-эфенди.

— Уместно. Мне вовсе не по душе, когда либералы, присоединяясь к нам, говорят: нас тоже бьют. И не по душе, когда националисты вопят: нас душат только потому, что мы радеем за наши национальные интересы. Мы тоже радеем за наши интересы, но прежде всего — социальные. Да и не верю я в национальные интересы в чистом виде.

— Но… старозаветное купечество, воинствующие священнослужители — это чисто национальное бедствие. И борьба с ними, как бы это сказать… наше частное дело.