Читаем Заботы света полностью

Это был самый скандальный посетитель номера, и Габдулла побаивался, что влезет с ним в какую-нибудь историю.

…Наутро, едва рассвело, В комнату постучали. Габдулла спросонья, не спрашивая, открыл. Перед ним стоял Абузаров.

— Дрыхнете, господа! — засмеялся гусар, выставляя на стол бутылку коньяка. — И этот приблудный тут? Эй, Селим, подымайся, чертов сын!

Селим продрал глаза, увидел коньяк и побежал умываться. Вернувшись, подсел к гусару, который уже разливал по стаканам. Габдулла тоже сходил умылся, страдальчески поглядел на часы: было еще только семь, редакция закрыта, придется сидеть с этими пьянчужками. Он вызвал коридорного и заказал чаю.

— А я, представьте, по делу огромной важности, — рассказывал Абузаров, — и, по всей вероятности, надолго. Братец мой здесь, в городской тюрьме.

— Ахун?

— Он самый: Этот святоша решил жениться на молодой девушке. Она служила у бакалейщика, а ее брат — у ахуна. Задаривали девку подарками, морочили ей голову, и дело, возможно, кончилось бы венчанием. Но этот юбочник заломал бедную… та повесилась, оставив записку. Сам же святоша куда-то поспешно уехал, мы с урядником, старшиной и свидетелями ждали его день и целую, ночь. Урядник вылакал три бутылки коньяку, ожидая дьявола… все заснули. А я дождался и отдубасил развратника до беспамятства. Но дело-то, в том, что он подкупил урядника и старшину! Как бы его не выпустили — вот зачем я, собственно, и приехал. В девять отправляюсь к следователю, придется дать куш. Я не пожалею, дам больше, чем ахун!

— Но ведь и так преступление налицо. И вы знаете порядки.

— Вот потому-то я и здесь, — засмеялся гусар. — Потому-то я и снял со счета полторы тысячи. Чтобы примерно наказать негодяя, и буду действовать его же оружием. Иначе, поверьте, удачи не будет. Да ведь случай какой… за бедную нашу мать, которую он свел в могилу, за его ложь, за учителя, которого без вины отправил он на каторгу, — за все ему воздам.

Он, видимо, не спал всю ночь, пил, но не с кем было выговориться, и вот, пьянея с каждой минутой, он рассуждал:

— Поэт, не судите меня. Какие были у меня друзья… теперь — кто в тюрьме, кто в ссылке, кто погиб на баррикадах. Революция кончилась, нас передавят поодиночке. Но я, пока жив, буду действовать… уж как могу!

Он тоже, как и Селим, сломался, подумал Габдулла. Есть талант, знания — нет мужества или… чего же еще, что внушило бы им надежду? Запутались между просветителями и архиреволюционерами, революции боятся — кровь, разрушения, что будет потом? И это молодежь, упованье угнетенного народа? Не пройдя и половины пути, пала обессиленной. Горькие свои строки вспомнились ему:

Плетется мой народ шатающейся тенью,Не вспыхнув, гаснет жар в растущем поколенье.

…Гости доканчивали бутылку, все несуразней, рыхлей становилась их речь. Вдруг тонко и протяжно замяучил котенок.

— Бедненький, ведь я совсем забыл. Пойду в буфет, возьму тебе молока. Смотрите, не выпустите котенка, слышишь, Селим?

— Угу, — буркнул тот.

Абузаров встал и, пошатнувшись, виновато поглядел на Габдуллу кровящими белками:

— Извините меня… кажется, на сегодня я выхожу из игры. С вашего позволения… — И повалился на кровать.

9

Все ему нравилось в этой редакции: ее название «Эль-ислах», означавшее преобразование, обещание новизны и свежести, ее здание с бревенчатым вторым этажом, ее лестница, по которой он любил взбегать, скользя ладонью по круглому теплому перилу; всегда отворенная дверь в закуток, где кипел по целым дням самовар, светя решетчатым поддувалом, в которое падали малиновые угольки; и запахи — древесного угля, чая, папирос, мороза, принесенного с улицы.

Он забегал в нее, чтобы оставить очередную корреспонденцию, забегал пораньше утром, когда не надоедали посетители, и успевал перемолвиться с милейшим Фатихом и весь день потом пребывал в состоянии такого подъема, что не замечал совсем усталости.

Сегодня, уже с утра, он застал в редакции Сагита-эфенди и Галиаскара Камала, чем-то удрученных.

— В типографии Каримовых вчера были жандармы, — сказал Фатих.

У Каримовых печатали свои сочинения многие казанские литераторы, и действия жандармской администрации могли обернуться для некоторых политическим обвинением. Галиаскар беспокоился за шрифты, арестованные полицией. Лет десять назад известный типограф Харитонов, печатавший татарские книги, заказал ему, тонкому каллиграфу, рисунки шрифтов, теперь их количество достигало тридцати, и все они находились в типографии Каримовых.

— Я потратил столько лет… и рисовал, и гравировал. В конце концов, есть же законы!

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 Великих Феноменов
100 Великих Феноменов

На свете есть немало людей, сильно отличающихся от нас. Чаще всего они обладают даром целительства, реже — предвидения, иногда — теми способностями, объяснить которые наука пока не может, хотя и не отказывается от их изучения. Особая категория людей-феноменов демонстрирует свои сверхъестественные дарования на эстрадных подмостках, цирковых аренах, а теперь и в телемостах, вызывая у публики восторг, восхищение и удивление. Рядовые зрители готовы объявить увиденное волшебством. Отзывы учёных более чем сдержанны — им всё нужно проверить в своих лабораториях.Эта книга повествует о наиболее значительных людях-феноменах, оставивших заметный след в истории сверхъестественного. Тайны их уникальных способностей и возможностей не раскрыты и по сей день.

Николай Николаевич Непомнящий

Биографии и Мемуары