Заброшенная могила

— Вот, елки-палки, — поднял брови Купцов. — Правильно говорят, что в каждой шутке есть доля… шутки. Дерзай. Да, а что с твоим папашей? Он ведь не успокаивается… К епископу одному ходил, который за кладбища отвечает в Патриархии. Глядишь, скоро круглые столы начнет собирать с участием попов, ксендзов, мулл и раввинов.

— И генералов, если на то пошло.

— И генералов, ты прав. Вставляет твой предок мне палки в колеса. И ведь не уберешь его никак — креатура самого мэра. Ты уж извини, что я так про твоего папашу, но достал он меня капитально. Людей моих потихоньку убирает…

— Руслан Альфонсович, с отцом у меня натянутые отношения. Только одно могу сказать — есть очень мало способов как-то повлиять на него. Он ни Бога, ни черта не боится, это во-первых, а во-вторых, за свои дурацкие принципы готов отдать жизнь.

Купцов покачал головой.

— И как только таких людей земля носит? Вот, говорят, что эта самая земля на таких держится. Так и отправлялись бы под землю… Так нет же, ходят и жить мешают… Знаю я, Даниил, что батька тебе самому, мягко скажем, крылышки подрезать может. Если, конечно, узнает, чем ты на самом деле в своей страховой конторе занимаешься…

— Убьет, — сказал Даниил и залпом допил текилу. — А может, и в прокуратуру сдаст. С него станется.

— И позора не побоится?

— Если побоится, то убьет. «Я тебя породил, я тебя и убью».

— Тарас Бульба хренов…

— Хуже, Руслан Альфонсович. Тарас Бульба хоть сам жил, как хотел. У него один принцип в жизни был, а у моего батьки вся жизнь — один принцип.

— Ох ты, сам придумал? — спросил удивленно Купцов.

— Да не помню… Может, и вычитал где-то. И вообще, если бы он на меня эту гребаную фирму не повесил, все было бы по-другому.

— Что «по-другому»? — прищурился Купцов. — Детишек в школе Гоголя заставлял бы читать? А эти детишки, повзрослев, смеялись бы и говорили, что за любовь и Родину не жалко продать. Потому что превыше всего — любовь.

— А другие умные детишки с ними бы соглашались, но добавляли: «к Родине». Любовь к Родине… Блин, ну не к бабе же, действительно, а, Руслан Альфонсович?

Купцов фыркнул:

— Уел, капитально уел! Молодцом. Я тоже книжки в детстве читал. Правильные книжки. Про Павлика Морозова и Зою Космодемьянскую. А также про Гулю Королеву и Фею Убивающего Домика. Гарри Поттер тогда еще не родился. А больше всего я любил страшные сказки. Про покойников.

— Это заметно, — подколол Хвостов.

— Знаешь, как чудесно, — послушаешь на ночь сказочку в пионерском лагере, а потом снится, что ты в глухую безлунную полночь разговариваешь с мертвецами на заброшенном кладбище, а их руки проходят сквозь рыхлую землю и тянутся к тебе! И нужно поочередно коснуться каждой полусгнившей руки…

— А зачем?

— А так просто. Скажем, поздороваться. Мы же, пионеры, люди вежливые… Короче говоря, разбегаемся. А папашу твоего придется напугать. Не бойся, не до смерти. Пока.

* * *

Даниил не знал, что сегодня же вечером ему предстоит встретиться с человеком, о котором столь угрожающе говорил «благодетель». Вообще, последние годы он виделся с отцом довольно редко и лишь по необходимости. Не то, чтобы они ссорились, просто жизненные ценности у каждого настолько отличались, что говорить им было попросту не о чем. Оба понимали это, и ни разу не делали попыток поговорить, что называется, по душам, подсознательно чувствуя, что ни к чему хорошему это не приведет. Тривиальную сентенцию о том, что в спорах рождается истина, ни один, ни другой не принимали. Даниил вообще спорить не любил, предпочитая плыть по течению, не делать резких движений и вообще беречь дыхание. Отец же исповедовал постулат, гласивший, что в спорах ничего, кроме драки, родиться не может.

Конечно, Матвей Хвостов не был столь прямолинеен, чтобы не понимать, в каком мире он живет. Он просто делал все возможное для того, чтобы коррелировать мир внешний и мир внутренний с целью нанести как можно меньший ущерб и тому и другому. Впрочем, о столь высоких материях он даже и не задумывался — у него это получалось само собой. Таким уж он был человеком. Родись он где-нибудь в Тибете, из него вышел бы идеальный лама; но он родился в России, воевал в Афганистане, жил в эпоху перестройки, и поэтому принцип ничегонеделания трансформировался у него в принцип адекватного ответа. Он не собирался подставлять правую щеку, когда бьют по левой; наоборот, он считал себя вправе защищать от ударов щеки ближних.

Даниил тоже был не из тех, кто стал бы терпеть обиду. Но он старался не доводить жизненные ситуации до кризиса и уж, конечно, не бросился бы на защиту влюбленной парочки, идиллию которой нарушили уличные хулиганы.

Вернувшись после беседы с Купцовым к себе в офис, Даниил решил несколько неотложных вопросов, подписал нужные бумаги и собрался было ехать в один из столичных клубов, где частенько отдыхал от «трудов праведных», когда в кармане зазвонил мобильник. С удивлением и даже некоторым страхом он услышал голос отца.

— Даня? Ты занят сегодня вечером?

Даниил замялся, но, поняв, что у отца что-то важное, ответил:

— Всегда к твоим услугам, папа.