Забулдыжная жизнь

Рука затекла. Ревзин поработал пальцами и разлепил веки. Паутина в углу, у самой гардины, трепыхалась в надежде заарканить сквозняк. Болезненное состояние парализовало волю. «Надо вставать, надо искать. Надо, надо, надо…» – Ревзина ломало. Не в силах подняться, он сдавил голову руками. «Подыхаю ежедневно, и нет спасения! Убежать от себя мешает бесконечная стена, облицованная безразличием. Сморщенная как куриный желудок душа хранит пепел кремированной любви и больше ничего. Может, это вовсе не пепел, а грязный иней, отравивший чувства? Да и была ли любовь? – мысли путались. – Где время покоя и безмятежности, где дивные арабески, написанные пьяным воображением? Ничего нет, только стены. Стены душевной пустоты. Мрачные тона бытия, томящие сознание», – Ревзин поймал себя на мысли, что он действительно поэт!

По подоконнику барабанил дождь. Под монотонный звук в голове Ревзина рождались и умирали мысли: «Никто не нужен мне и никому не нужен я. Зачем человеку жизнь? В чем ее прелесть и величие? В любви, которая лишает сна, покоя и причиняет массу страданий? Нет, только не в ней! Она такой же наркотик, как гадость в шприце. Нет сил противостоять соблазну! Я слаб. Каюсь и ненавижу себя. Мир катится в тартарары, скрипит колесами несмазанной телеги. Но вот в чем парадокс – стоит пустить по вене маковую слезу, и он сразу преобразится, поменяет тональность и ритм. Деньги. Нужны деньги! У кого занять? Никто не верит в мою порядочность: боятся, что не верну. Сволочи, тупые сволочи! Надо украсть, на худой конец – обмануть! – Логика Ревзина выстраивалась и рушилась, по принципу домино. – Позвонить по старой памяти Тамарке?! Пусть похотливая сучка возьмет у своего хахаля на дозу. Неужели она забыла чувства, которые питала ко мне? Продажная мармулетка!» – озлобление придало сил, заставило Иннокентия подняться с дивана.

Еще вчера к нему шли с надеждой состоятельные дамы; его боготворили. Мужья доморощенных цариц заискивающе улыбались при встрече. Царицы кокетливо раздвигали ляжки, не подозревая, какую тошнотворную реакцию вызывают у Ревзина своими ужимками. Сегодня некогда признательные клиентки отворачиваются, проходят мимо. В лучшем случае делают вид, что не узнали. За полтора года жизнь раскололась вдребезги. Тоненькая вена оказалась весьма прожорлива. Чтобы ее накормить, пришлось пустить с молотка целое состояние. Ревзин отдернул штору. Дождь выдохся, уронил последние капли в разлитое на асфальте небо. Сквозь расползающиеся тучи выглянуло солнце и подмигнуло Ревзину. Вяло пиликнул телефон.

– Тома? Привет! Надо же, какое совпадение! Только что думал о тебе, моя голубка. Вспоминал яркие моменты нашей жизни. Слушай, у меня проблема возникла. Что? Я все верну, не переживай! Я же не прошу миллион, дай… Тома, клянусь тебе! Хочешь, переоформим документы на квартиру? Как ты хотела – твою малометражку на меня, а на эту я дарственную сделаю. Что? Слушай, Тома, я тебя когда-нибудь обманывал? Я не могу ждать до вечера, мне срочно нужно! Хорошо, хорошо!

Иннокентий причесался, радостно хлопнул в ладоши и выскочил из квартиры.

Черный Bentley Continental, за бесценок выторгованный у Ревзина сожителем Тамары, бесшумно подкатил к подъезду.  Ревзин с тоской смотрел, как умытое дождем солнце отскакивало от хромированных, переплетенных спиц. Дверца автомобиля  распахнулась. Из него выпорхнула Тамара. Прищурившись, она засмеялась.

– Ты в трусах собрался ехать к нотариусу?

Только сейчас Ревзин заметил, что стоит без брюк, в стоптанных тапках.

– Это шорты, – оправдался он. – Бермуды… Сейчас все в таких ходят. Тома, с нотариусом повременим до утра. Видишь же в каком я состоянии! Не волнуйся, завтра все будет в ажуре.

«Барыги – самый скверный народ! Подмешают всякой дряни, а продают, как высший сорт. Надо бы увеличить дозу, чтобы наверняка! – Ревзин колдовал с ложкой в руках. – Сейчас станет легче, – успокаивал он себя, – а с завтрашнего дня тормозну. Ведь я не совсем пропащий! Вернусь к Рохлину в «музей восковых фигур». Думаю, он мне не откажет. Буду снова резать, штопать, гримировать». Ревзин сжал зубами конец жгута, перетянул руку чуть выше локтя. Ориентируясь по крапленой «копьем» дорожке, он проткнул желтый пергамент. Контроль… Диван выдохнул, уложив на себя тощее тело. Ревзин закрыл глаза.