Забвение

Однако же, господа, боюсь, единственный изустный пример, что мне доводилось услышать, дошел до меня из вторых рук, через близкого друга от его знакомца, что и сам, в свою очередь, подслушал сей экземплум на борту коммерческого рейса в течение некой деловой командировки – по всей видимости, коммерческая позиция обязывает того знакомца к многочисленным перелетам. Некоторые ключевые детали контекста остаются нам неизвестными. Равно следует упредить ожидания в том, что сей вариант, или экземплум не включал формального Зова как такового – равно как и, если угодно, Периода Испытаний или Сверхъестественного покровительства, участия Трикстеров, архетипического Воскрешения, равно как и некоторых других известных элементов цикла; однако же, господа, судить об этом я предоставлю вам, как до того любезно поступил каждый из вас. Сколько я понял, данный знакомец ввиду погоды выбрал стыковочный рейс «Юнайтед Эйрлайнс» и услышал сие повествование в рамках более пространного дискурса двух пассажиров на следующем ряду сразу перед ним. Иными словами, он был принужден сесть в четвертом классе. Оказался он на продолжении куда более протяженного рейса – возможно, даже трансатлантического, – и двое пассажиров, по всей видимости, провели первый отрезок пути вместе и по приходе знакомца уже давно увлеклись беседой; а клоню я к тому, что, по словам знакомца, он упустил первую часть долгой беседы. То есть архетипическое повествование лишилось рамочного контекста или дейктического антецедента как таковых – какие, разумеется, наличествуют в случае нашего собрания сегодня днем. Что все началось словно ни с того ни с сего, как выразился знакомец. А также что, по всей видимости, он расположился в срединном аварийном ряду, всегда ближайшем к большому двигателю самолета, – на подобном типе воздушных суден, сколько мне известно, выход на крыло часто находится в ряду 19 или 20, когда по эвакуации требуется обернуть две ручки в двух разных и противоположных направлениях, а затем, предположительно, неким образом выдвинуть весь аппарат двери из фюзеляжа лайнера и установить весьма мудреным образом, подробно предписанным в глифах на карточке с инструкцией по безопасности, пусть ее на великом множестве коммерческих авиалиний едва ли возможно истолковать с какой-либо уверенностью. Этот факт приводится для того, что по причине ужасающего фонового шума от двигателя в продолжение всего полета он оказался в силах услышать нарративный фрагмент лишь благодаря тому, что, похоже, один из вышеупомянутых пассажиров перед ним либо был туговат на ухо, либо страдал от каких-либо иных когнитивных расстройств, так как пассажир возрастом несколько моложе – тот, что, видимо, приводил и толковал вариацию или притчу нашего цикла, – чем бы вы ее ни положили по своему суждению, – похоже, артикулировал весьма медленно и с необычной внятностью и членораздельностью. Что, со слов знакомца, по здравом размышлении также напоминает о том, как недалекие или нечуткие люди общаются с иностранцами, так что, возможно, пассажир в летах не являлся носителем английского языка, а повествователь был недалеким человеком. Двоица ни разу не повернулась и не повернула головы в достаточной степени, чтобы можно было разглядеть их во всей полноте; все, что оставалось открытым взору на протяжении повествования, – тыльные стороны голов и шей, какие, с его слов, производили впечатление среднестатистических и непримечательных и не давали почвы для экстраполяций – как, собственно, почти всегда и выглядят затылки незнакомцев на авиаперелетах. Впрочем, с редкими исключениями. С самого начала поражают некоторые параллели. Ибо речь шла о некотором ребенке, родившемся в какой-то очень примитивной палеолитической деревне. Где именно, знакомцу неизвестно; вне всяких сомнений, это излагалось в протазисе, или экспозиции повествования, упущенных ввиду того, что он был вынужден избрать первый попавшийся рейс и вступил, так сказать, in medias res[19]. На отрезке «Юнайтед». По его впечатлению, действие разворачивалось в некотором экстраординарно примитивном регионе мира – третьем мире, джунглях или дождевых лесах, возможно, в Азии или в Южной Америке, – и так ужасающе давно, что это буквально палеолит или, возможно, мезолит, – где, разумеется, почти всегда и лежат антропологические корни подобных жанров. Контекст, в коем мой друг в дальнейшем ознакомился с этим пересказом от своего знакомца, был, в свою очередь, с его слов, еще более банальным и неожиданным, если это возможно, чем коммерческий авиаперелет, – словно бы заурядность и, так сказать, современная будничность повествовательных условий особенно подчеркивала архетипические параллели. Но также он акцентировал чрезвычайную примитивность и палеолит в хронотопе вариации – то есть с копьями, грубыми хижинами, пантеистическим шаманизмом и чрезвычайно примитивным режимом существования благодаря охоте и собирательству; и в некоторой изолированной деревне в чащобе дождевых лесов того региона, судя по всему, родился некий ребенок, оказавшийся одним из тех экстраординарно могущественных, сверхъестественно просвещенных людей, какие, как гласит история, изредка удостаивают присутствием каждую культуру, хотя, со слов знакомца, молодой пассажир самолета – которого он счел исследователем либо от корпоративных, либо от академических кругов, – не пользовался терминами «сверхъестественный», «мессианский», «пророческий» или всеми прочими, какие цикл обычно припасает для подобных персонажей, а прибегал взамен к таким терминам, как «выдающийся», «гениальный» и «блестящий», описывая исключительные качества и карьеру ребенка сугубо в категориях когнитивных способностей, чистого IQ – поскольку, с его слов, судя по всему, уже в самом юном возрасте – возрасте, когда большинство деревенских детей только начинали знакомиться с простейшими обычаями и манерами поведения, ожидаемыми в той примитивной деревне от ее граждан, – этот двух– или, возможно, трехлетний ребенок уже демонстрировал способность отвечать абсолютно на любой поставленный вопрос. Отвечать верно, толково, исчерпывающе. Даже на самые трудные или парадоксальные вопросы. Разумеется, полный масштаб и глубина пытливого разума ребенка обнаружили себя не сразу; таким образом, их проявление служит, если угодно, Пороговым Опытом и занимает бо́льшую часть протазиса. Что первоначально способность кажется просто диковинкой, какой родители могут, так сказать, потчевать и развлекать других селян, чем-то в ключе: «Глядите: наш двухлетний сын знает, сколько будет веток, если взять пять веток и потом еще три»; пока, разумеется, один из развлекаемых соседей не говорит или спрашивает нечто такое, что побуждает ребенка раскрыть тот факт, что ему также известна вся культурно значимая информация о каждой отдельной ветке, какие в тот момент держит человек, как то, например: официальные и идиоматические наименования деревьев, с которых произошли ветки, различные пантеистические божества и религиозная важность каждого вида соответствующих деревьев, а также у каких есть съедобные листья или кора, снимающая по варке жар, и так далее, в том числе какая фактура и гибкость при натяжении особенно благоприятны для вытачивания древка копья и маленьких фитотоксических дротиков, какими в деревнях того региона заряжали грубые камышовые трубки для защиты от хищных ягуаров в тропических дождевых лесах – судя по всему, бича палеолитического третьего мира и главной статистической причины смертей после болезней, голода и междоусобиц. Вслед за чем, разумеется, когда расходятся слухи о необыкновенной ботанической прелекции, а родители и другие примитивные селяне видят разумность ребенка в совершенно ином свете, в кратчайшие сроки выясняется, что ребенок также вполне способен отвечать как на тривиальные, так и на примечательно нетривиальные вопросы, прикладные вопросы, имеющие прямое касательство к уровню проживания деревни, как то, например: где лучше всего искать некоторый вид корня маниоки и почему миграции некоторых видов оленей или дикдиков – от успешной охоты на них зависела сама жизнь деревни, – предсказуемее в сезон дождей, нежели чем засухи, и почему некоторые типы магматических пород пригоднее для заточки острых краев или высекания искр, нежели чем другие типы магматических пород, и так далее. А потом, разумеется, впоследствии – в довольно предсказуемой эвристической эволюции проб и ошибок – в ходе протазиса выясняется, что противоестественная гениальность ребенка на деле распространяется даже на вопросы, которые считаются в деревне несравненно важными, которые – подменяя терминологию моего друга на терминологию того аналитического молодого человека на рейсе «Юнайтед», – требовали не просто умственной деятельности или чистого IQ, но и подлинных провидения, дара, мудрости или, по выражению Кольриджа, «эземплазии»[20], и вскоре от ребенка просят рассудить очень сложные или многогранные конфликты, как-то: если два селянина из касты собирателей в одно и то же время нашли хлебное дерево и оба заявили свои права на его плоды, кто должен получить сии плоды, или, например, если жена не сумела зачать в продолжение некоторого числа лунных или солнечных циклов, имеет ли муж законное право изгнать ее или его права распространяются только на то, чтобы не делиться с ней едой, и так далее и тому подобное – по всей видимости, пассажир впереди привел внушительное число показательных вопросов, где некоторые оказались столь трудными и запутанными, что их не смог воспроизвести ни мой друг, ни его знакомец. Суть, впрочем, в том, что ответы исключительного ребенка на вопросы такого толка были всякий раз столь гениально уместными, простыми, исчерпывающими и справедливыми, что все стороны оставались довольны суждениями, а истцы часто не понимали, почему не нашли столь очевидно равновесного решения самолично, и в кратчайшие сроки было улажено великое множество долгоиграющих конфликтов, разрешены вечные социальные загадки; и к этому времени вся деревня уже почитает ребенка и коллективно решает, что он не может на деле не являться особым эмиссаром, легатом или даже инкарнацией примитивных темных духов, на коих преимущественно зиждилась эта пантеистическая религия, а некоторые из касты деревенских шаманов и повитух – в новой социальной структуре будущего образовавших касту профессиональных консультантов, – заявили, что ребенок на деле спонтанно инкарнировался в чащобе окружающих дождевых лесов и вскармливался и оберегался усмиренными божественной силой ягуарами, и что мнимые мать и отец ребенка на деле просто наткнулись на ребенка, собирая корни маниоки, и лгали, что зачали и родили его обычным протомлекопитающим способом, а следовательно, разумеется, также лгали о своем законном родительском праве; и после затяжных дискуссий и дебатов деревенские экзархи проголосовали забрать ребенка из-под родительской опеки и сделать его, так сказать, иждивенцем или подопечным ex officio[21] всей деревни, наделив неким уникальным, беспрецедентным легальным статусом: не ребенка, взрослого или члена какой-либо касты, но равно и не деревенского экзарха, тана или шамана как таковых, а совершенно новым, с тем чтобы номинальным «родителям» в качестве возмещения за переуступление своих прав деревне даровались некоторые особые права и привилегии – судя по всему, экзархи для разработки этого со всех сторон деликатного компромисса втайне обратились к самому ребенку, – и для ребенка в точном геометрическом центре деревни возводят особый плетеный помост или платформу и учреждают некоторые чрезвычайно строгие и точные интервалы и порядок, согласно коим раз в лунный цикл селяне могут прийти в центр деревни, чтобы выстроиться перед помостом в соответствии с некоторой сложносочиненной иерархией каст и семейного статуса и по одному являться пред очи восседающего ребенка с вопросами и пререканиями для разрешения путем этической фетвы, возмещая услуги ребенка подношениями плантанов, голяшек дикдиков или других предметов известной ценности, каковые подношения и стали по примитивным, но сложным легальным нормам пропитанием и поддержкой ребенка в отсутствие, если угодно, статуса «иждивения» у родителей. Контекст, в котором мой друг в свою очередь услышал рассказ от знакомца, мне известен не более чем по словам «заурядный» и «будничный». Все выстраивались перед помостом с подношениями в виде ямса, ампул фитотоксина для дротика, эт сетера, а взамен ребенок обеспечивал их ответом на вопрос. Как присуще экземплумам подобных мифотворческих циклов, этот порядок представляется зарождением чего-то вроде современной торговли в культуре селян. Прежде вознесения ребенка все сами мастерили себе одежду, хижины и копья и собирали еду только для своей семьи, и, хотя некоторые продукты иногда преломлялись на равноденственных религиозных праздниках и тому подобных мероприятиях, до прихода этого ребенка, способного ответить и отвечавшего на любой поставленный вопрос, в деревне, по всей видимости, не наличествовало ничего вроде настоящего бартера или торговли. И впредь маленький ребенок обретался на сей платформе и никогда ее не покидал – на помосте имелась собственная хижина с циновкой из листьев плантана и маленьким выхолощенным углублением для костра и примитивного котла, – и, судя по всему, все детство ребенка отныне проходило на центральной платформе за едой, сном, сидением без дела на протяжении долгих периодов – предположительно, для умствований и изобретений, – и ожидания в течение 29,518 синоптического дня, прежде чем селяне снова выстроятся со своими соответственными вопросами. И по мере того, как основанная на торговле экономика деревни становилась все более сложной и современной, одним из внесенных изменений оказалось то, что некоторые особенно сметливые и проницательные члены каст шаманов и повитух начали пестовать в себе интеллектуальный или, так сказать, риторический навык построения ежемесячного вопроса таким образом, чтобы добиться от экстраординарного ребенка максимально ценного ответа, и затем начали продавать или предлагать для бартера свои умения вопрошания обычным селянам, желавшим извлечь максимальную пользу из ежемесячного вопроса, что и знаменовало приход, как это, судя по всему, терминологически облек нарратив, «касты консультантов деревни». К примеру, вместо того, чтобы спрашивать ребенка что-то узко направленное в виде: «Где в регионе дождевых лесов нашей деревни следует искать некоторый тип съедобного корня?» – профессиональный консультант предложил бы клиенту справиться у ребенка о чем-то более обобщенном, в духе, например: «Как прокормить свою семью, прикладывая меньше усилий, чем расходуется ныне?» или «Как обеспечить себя запасами пропитания, которых достанет нашей семье в течение периодов, когда доступные ресурсы скудеют?». С другой стороны, по мере того, как все предприятие становилось все более мудреным и специализированным, каста консультантов также обнаружила, что максимизация ценности некоторого ответа иногда требовала более специфичного и практичного вопроса – так, например, вместо «Как повысить запасы дров?» более действенным вопросом могло бы стать: «Как одному человеку передвинуть ствол поваленного дерева ближе к дому, дабы иметь в достатке дрова?» И, по всей видимости, некоторые из новой касты консультантов в этой деревне стали поистине гениальными посредниками и умели ставить вопросы исторически-культурного значения и ценности, такие, как «Когда сосед просит взаймы мое копье, как задокументировать заем, чтобы подтвердить принадлежность копья на тот случай, если сосед неожиданно заявит, что копье принадлежит ему, и откажется возвращать?» или «Как отвести воду из ручья в дождевом лесу так, чтобы жене не приходилось преодолевать целые мили с кувшином на голове, дабы принести воду из ручья, а заставить ручей прийти к нам?» и так далее – здесь неясно, это мой друг или его знакомец приводят собственные примеры или же это примеры, перечисленные во время услышанного диалога на рейсе «Юнайтед». Он сказал, что некоторые самые обобщенные заключения о разном возрасте и экономическом статусе двух пассажиров можно было вывести из разного цвета волос и стрижки, их позы и затылков, но не более. Что под рукой не нашлось никакого чтения, кроме традиционного полетного каталога и инструкции по безопасности в кармане сиденья, а несмолкаемый шум двигателя на крыле пресекал попытки уснуть даже после приема таблетки, и что ему буквально ничего не оставалось, кроме как чуть придвинуться и попытаться как можно более ненавязчиво прислушаться, что же излагал своему необразованному соседу или сотоварищу темноволосый молодой пассажир, попытаться это истолковать и поместить в какой-либо контекст, чтобы, так сказать, заземлить повествование и придать тому, если угодно, познавательности или релевантности в его собственном контексте. Или вроде того, но в некоторые моменты становилось неясно, что относится к «вещи в себе» для нарратива этого цикла, а что – к редакторским отступлениям и комментариям пассажира, например тот факт, что, по всей видимости, в продолжение десятилетнего проживания ребенка на особой приподнятой платформе культура деревни эволюционировала от охоты и собирательства к грубой форме земледелия и животноводства, а также были открыты принципы колеса и ротационного выдавливания, построены первые целиком замкнутые жилища из ивняка, крытые ямсом, созданы идеографический алфавит и примитивная письменная грамматика, которые повлекли умудренное разделение труда и грубую экономическую систему торговли различными товарами и услугами; и, словом, вся культура, технология и стандарты жизни деревни претерпели метастатическую эволюцию, обычно занимающую тысячи лет и несметные палеолитические поколения. И – неудивительно – эти квантовые скачки вызвали некоторые опасения и зависть во многих других палеолитических деревнях региона, задержавшихся на этапе развития пантеошаманизма, охоты-собирательства и кружка вокруг огня в холода, и повествование на рейсе «Юнайтед» особенно фокусируется на реакции одной большой и грозной деревни под единовластным управлением шамана-автократа в некоей тоталитарной теократии, также исторически господствовавшей во всем регионе дождевых лесов и собиравшей дань со всех остальных деревень по причинам как бесстрашия своих воинов, так и того, что шаман-автократ чрезвычайно стар, политически прозорлив, безжалостен, устрашающ и повсеместно считается по самой меньшей мере состоящим в союзе с дьявольскими Белыми духами примитивного дождевого леса – держите в уме, что это экваториальный регион третьего мира, так что темные цвета здесь, судя по всему, ассоциировались с жизнью, благотворными высшими силами и светом, а белые оттенки – со смертью, утратой и злыми или пагубными духами из пантеона, и, по всей видимости, одна из причин, почему воины господствующей деревни такие грозные, состоит в том, что шаман заставляет их перед битвой обмазываться кипенной или светлой глиной, или толченым тальком, или некой белесой непристойной субстанцией, так что, согласно легенде, наружностью они напоминают полк злых духов или восставших мертвецов, вооруженных до зубов копьями и фитотоксическими духовыми трубками, и это зрелище всегда столь устрашает воинов всех других деревень, что они трепещут и падают духом еще прежде вступления в битву, и господствующая деревня не знала серьезного сопротивления с той самой поры, как много эпох назад к единовластному управлению пришел шаман-некромант. И вместе с тем наиболее политически прозорливые высшие касты господствующей деревни в конце концов, очевидно, обеспокоились из-за другой деревни с мессиански-гениальным ребенком: они страшатся, что по мере того, как ребенок из деревни будет развиваться и становиться все более и более просвещенным и умудренным, раньше или позже какой-нибудь предусмотрительный член касты воинов маленькой деревни обратится к ребенку с вопросом: «Как нам напасть и одолеть деревню – (знакомец не смог разобрать или воспроизвести произнесенное пассажиром авиарейса название _______ господствующей деревни, судя по всему, состоящее большей частью из горловых щелчков), чтобы завладеть ее землями и охотничьими угодьями для нашей более просвещенной и умудренной культуры?» – и так далее; и делегация из граждан верхней касты деревни воинственных _______ наконец набирается духу и выходит всей толпой на аудиенцию с тираном-шаманом, который, как выясняется, не только чрезвычайно стар и могущественен, но и на деле альбинос – со всем вытекающим из врожденной бледности значением в этой части доисторического мира, – и который, по всей видимости, обитает в маленькой и аскетично обставленной хижине в пригороде той господствующей деревни и проводит бо́льшую часть времени за тайными некромантскими ритуалами с исполнением грубых музыкальных произведений человеческими тазовыми и берцовыми костями на рядах разноразмерных человеческих черепов, словно на какой-то жуткой палеолитической маримбе, а также, судя по всему, пользуется черепами в качестве и личного котелка, и унитаза; и элита деревни приходит с традиционным пиететом и подношениями, а затем представляет свое беспокойство в связи с быстрым развитием деревни-парвеню под руководством гениального несовершеннолетнего lusus naturae[22] – кто, как нам, кстати говоря, к этому времени становится известно, жречески заседает на своем приподнятом центральном помосте уже не один солнечный цикл и теперь перевалил за десятилетний возраст, – и уважительно справляются у своего лидера-некроманта, не уделит ли он, часом, свое внимание вопросу уберребенка и/или посчитает нужным вмешаться прежде, чем деревня-выскочка достигнет такого уровня просвещения, что окажется не по зубам даже белокожим воинам деревни хищных _______. В ходе повествования звучат некоторые намеки, что в господствующей деревне _______ царит каннибальская культура либо, возможно, в обиходе каннибальские практики по отношению к вражеским военнопленным для еще большего устрашения и деморализации конкурирующих культур, но это подается в недомолвках и не выходит за рамки двусмысленности. Все, что знакомец мог сказать наверняка, – что весьма аналитический повествователь с рейса был темноволосым и – судя по его позе и характерно подровненным волосам у загорелой шеи – моложе и более высокого социального или экономического положения, нежели второй пассажир – опять же, производивший впечатление человека с неким слуховым или, возможно, когнитивным дефектом. Структурно эта сцена, судя по всему, служит одновременно и кульминацией протазиса, и, так сказать, катализатором завязки повествования, поскольку именно в этот момент нам сообщается, что оригинальный экземплум здесь делится или ветвится по меньшей мере на три главные эпитазические вариации. Все три версии упоминают, что зловредный шаман выслушивает страхи и мольбы от совета граждан высшей касты деревни _______, а затем осуществляет продолжительный и весьма изощренный пантеистический ритуал, во время которого варит ямс в особом церемониальном черепе и читает будущее по поднимающемуся пару – в том же духе, как некоторые другие примитивные культуры читают будущее по кофейной гуще или внутренностям птицы, дабы предвестить и обосновать определенный курс действий. Далее в одной вариации эпитазиса шаман – чьи глаза в рассказе называются буквально красными точно так же, как зрачки некоторых современных представителей альбиносов могут казаться рдяными или алыми, – судя по всему, употребляет внутрь некое пигментирующее снадобье или обмазывается темной глиной, маскируется плащом и пышной раввинской бородой и кудесническим образом телесно перемещается через весь регион в ту деревню-выскочку, где внедряется в долгую очередь селян с их соответственными вопросами к ребенку на помосте, и по скором прибытии к началу очереди вороненый шаман дарует ребенку подношение в виде некоего таинственного плода-мутанта хлебного дерева со странным новообразованием в виде выдающегося нароста: тот напоминает глиф из нового грубого алфавита деревни, обозначающий «рост», «плодородие», «мудрость» или «судьба» (письменный язык деревни все еще не очень развитой или разнородный), на боку плода, а затем вместо того, чтобы задать вопрос вслух и в полный голос, всенародно, что в этих лунных ритуалах вопросов и ответов уже постепенно эволюционировало в целый обычай, зловещий шаман – в мантии из шкуры ягуара и с развевающейся раздвоенной бородой – взамен придвигается и что-то произносит шепотом ребенку на маленькое ушко – у туземцев этого региона, судя по всему, очень маленькие и близко посаженные уши, примерно как у аборигенов из других областей третьего мира развились расово специфичные веки, цвет кожи и тому подобное, – нашептывает некий вопрос, совершенно неслышимый остальным в очереди, но, по всей видимости, возымевший сильнейший эффект на ребенка, поскольку сразу после того, как шаман-танатофил удаляется и растворяется в дождевом лесу, ребенок на помосте закрывает глаза и на целые недели или даже, согласно одной из подверсий вариации, месяцы удаляется вглубь себя в некоем медитативно-кататоническом состоянии, категорически отказываясь отвечать на всяческие вопросы, реагировать или даже замечать присутствие остальных селян; и, судя по всему, существуют дальнейшие под– и подподверсии вариации всех мастей, уделяющие немалую часть повествовательного времени различным спекуляциям и гипотезам, что же именно шаман-инкогнито господствующей деревни _______ прошептал ребенку, хотя все теории подверсий, по всей видимости, сходятся в том, что прозвучавшее облекалось в стандартную грамматическую форму вопроса, а не какого-либо декларативного заявления, апофегмы или стихотворного гипнотизирующего заклинания. Во второй из трех главных вариаций эпитазиса шаман-автократ, по всей видимости, нимало не маскируется и не внедряется, но собирает всех граждан высшей касты могущественной деревни _______, а также когорту прислужников, носильщиков паланкина, холуев, белоликую службу охраны и специализированные антиягуарские отряды и отправляется с сим контингентом ан масс чрез дождевой лес в педократическую деревню для полномасштабного Государственного визита или Дипломатического саммита, и в этой версии эпитазические козни обязаны не вопросам шепчущего шамана – поскольку, судя по всему, весь Саммит состоит лишь из бесконечных круговых расшаркиваний и ритуальных тропов, которые обязательно влекут за собой междеревенские государственные визиты в этом регионе дождевого леса, – но какому-то зелью или заклинанию, наложенному на плод-мутант с глифом-наростом, представленный в папильотках из декоративного пергамента восседающему ребенку шаманом в качестве одного из несметных продиктованных обычаем церемониальных даров и знаков уважения государственного визита, каковое зелье или заклинание понеже подвизает ребенка на помосте сомкнуть глаза и войти в оное онейрически-кататоническое мистическое состояние наподобие процесса компилирования в мейнфрейме, и несколько лунных циклов он категорически отказывается отвечать или замечать вопросы селян. Тогда как в третьей – последней и несколько более пассивно модернистской вариации эпитазиса, – нет, судя по всему, ни маскировки, ни Государственного визита, ни психоактивного плода хлебного дерева; в третьей версии коварный ангакук лишь заглядывает в испарения ямса, производит изощренные некромантские расчеты и наконец велит просителям из высшей касты деревни _______ не тревожиться, что на деле нет нужды в каких-либо действиях, что истинную угрозу уберребенок представляет не для них или брутальной гегемонии деревни _______ над регионом, поскольку ребенок в этот момент вот-вот достигнет синедрического эквивалента одиннадцати лет, а эта дата, по всей видимости, является бар-мицвой палеолитического третьего мира, или, так сказать, возрастом взросления; и, сулит шаман-альбинос делегации, любой столь противоестественно одаренный и исключительный ребенок все же растет, развивается и учится в геометрической прогрессии, и неизбежно приближается в своем просвещении к сверхъестественному достижению энтелехии, и что – это все еще продолжает шаман, чья роль в третьей главной вариации эпитазиса почти целиком вещая, – и что, как ни иронично, сами вопросы, которые задают ребенку его все более современные и умудренные односельчане, поспособствуют дальнейшей эволюции вундеркинда к столь сверхъестественно просвещенной форме, что это в итоге и послужит к гибели деревни-выскочки, и потому шаман велит своим верноподданным из высшей касты не тревожиться, поскольку уже не за горами пора, когда педократические селяне вернутся к охоте, собирательству, поклонению Богам Ямса и пачканью набедренных повязок от страха при виде этиолированных полков, вернутся со своей ежегодной податью из ямса и шкур к деревне-гегемону _______, как было испокон веков, и так далее и тому подобное; как и следовало ожидать, в этой более мрачной и несколько осовремененной третьей версии эпитазиса – где злокозненный шаман нарративно низведен от фигуры перипатетического антагониста ко всего лишь каналу для экспозиции или прелюдии, предвосхищая функцию оракулов, колдунов, эллинских хоров, гэльских коронахов, плавтовских прологов, сенековских разъяснений и многословных викторианских рассказчиков в различных поздних экземплумах цикла, – но, однако же, в следующей сцене вариации, как и следовало ожидать, ровно в синедрический момент палеолитического эквивалента одиннадцатого дня рождения ребенок на центральном помосте спонтанно впадает в то же птозное аутистско-мистическое удаление в себя, как и в более традиционных структурно вариациях, – впрочем, со слов весьма аналитического молодого человека на борту, здесь также бытуют некоторые даже еще менее традиционные подверсии третьей главной вариации, где вовсе не затрагиваются регионально господствующая деревня, шаман или черепная обеа, но якобы здесь молодая и экстраординарно миловидная дочь селянина из высшей касты, который только что скончался после продолжительной сцены на смертной циновке, придвигается – здесь имеется в виду, что придвигается его созревшая дочь, – и нашептывает на ухо ребенку таинственный вопрос – coup de vieux[23]; или в иной маргинальной подверсии через деревню прямо к приподнятому помосту или платформе в центре пролетает таинственная белая оса или, возможно, трипаносомическая кровососущая муха из рода Glossina и жалит ребенка в лоб ровно в место, соответствующее аджне, или шестой индийской чакре, из-за чего ребенок немедля впадает в птозный и компиляционный транс – но суть, однако же, в том, что во всех мириадах вариаций и подверсий завязки транс ребенка и его сущностные характеристики одинаковы, и все три основные альтернативные редакции эпитазиса, судя по всему, снова сходятся на психическом удалении ребенка и заключают, так сказать, второй акт экземплума; и все, что затем происходит в течение катастазиса и различных сцен спасения, лжеспасения, дал-сеньо[24] и scènes à faire[25] до самой финальной катастрофы повествования, остается неизменным во всех предполагаемых вариациях и версиях, словно сама структура мифотворческого повествования двигается от изначального единства к эпитазической троице и к примирению и новому единству в развязке – это наблюдение, по всей видимости, также озвучено несколько педантичным молодым повествователем на авиалайнере, на затылке чьей головы, со слов знакомца моего друга, со временем он как будто бы начал различать необычное пятно серых или преждевременно поседевших волос заметно отличной текстуры в сравнении с окружающей растительностью на голове, которое, по достаточно долгому созерцанию, словно приобретало форму некоего странного интальо-глифа или узора, хотя он первым признал, что тот же феномен наблюдается в случае с облаками или конфигурациями теней, если пристально следить за ними в продолжение достаточно долгого периода времени, а на рейсе «Юнайтед» попросту больше не за чем было следить, – со всем, разумеется, каноническим резонансом, который, судя по всему, драматическая структура «Один-Троица-Один» вызывает в западном аналитическом разуме. Однако же, когда ребенок выходит из кататонического транса или стадии куколки, или всплывает из медитации о следствиях из того, что нашептали гегемонский шаман или зрелая скорбящая девушка, или оправляется от первой волны пубертатного тестостерона – или в общем того, что происходило на плетеном помосте, пока мальчик сидел без движения инкоммуникадо несколько лунных циклов, – впоследствии немедленно становится очевидным, что ребенок пережил некие значительные перемены, поскольку стоит ему наконец прийти в себя, открыть глаза, продемонстрировать реакцию на раздражители и возобновить ответы на циклическую череду вопросов селян, как он, по всей видимости, отвечает совсем иначе, а его отношения с вопросами, селянами и развивающейся культурой деревни вообще представляют уже совершенно иной гештальт. Эти прогрессирующе экстремальные перемены в отношении просвещенного мальчика к, так сказать, Истине и Культуре и составляют катастазис, кризис, развязку или третий акт экземплума. Сперва ребенок отвечает на вопрос селянина как раньше, но теперь также присовокупляет к конкретному совету дополнительные ответы на некоторые другие связанные или последующие вопросы, следующие, как теперь, судя по всему, полагает ребенок, из первоначального положения, словно теперь он видит свои ответы частью куда большей ризомы или системы вопросов, ответов и дальнейших вопросов, а не лишь отдельными самодостаточными единицами информации; и, когда пробужденный ребенок нарушает сложившуюся традицию и развивает мысль о выводах из ответа, по всей видимости, общество деревни охватывает культурный и экономический шок, поскольку установленные обычаи и нормы, разумеется, гласят, что ребенок на помосте отвечает только на недвусмысленно заданный вопрос, отвечает почти по-идиотски, кибернетически буквально, настолько – как напомнил своему слушателю педантичный молодой человек о том, что вскользь говорил в течение протазиса, – настолько, что в деревенской экономике народилась целая новая каста риторических консультантов, чей рыночный навык – структурировать вопросы граждан таким образом, чтобы избежать так называемого феномена GIGO[26], коему были подвержены поставленные перед ребенком вопросы прежде кульминационного транса, – иными словами, зарабатывают они или, так сказать, получают возмещения за то, чтобы озвученный вопрос не был сродни, например, чему-то вроде: «Мог бы ты сказать, где искать потерянную духовую трубку моего старшего сына?», – на что традиционно ребенок имел обыкновение отвечать попросту «да», и мальчик не задумывал ответ как саркастичный или бесполезный, но попросту Истинный, исходя из почти классически бинарной или, если угодно, булевской парадигмы, – грубый живой компьютер, и как таковой подверженный GIGO, был, в конце концов, по сути своей ребенком, хотя бы и исключительным или даже всеведущим, и потому незадачливому селянину пришлось бы ждать целый лунный цикл, прежде чем он сможет переформулировать свой вопрос в более действенной форме – как раз в пресечении на корню этого риторического синдрома каста консультантов становилась все более и более успешной при все более и более высоких расценках за возмещение трудов; но теперь в эпи… прошу прощения, теперь в катастазисе все ремесло новой могучей касты консультантов становится бесполезным или необязательным, поскольку новая инкарнация ребенка теперь как будто предрасположена не только отвечать на вопросы селян, но и, так сказать, «читать» их, вопросы, читай: «толковать», «контекстуализировать» и/или предвосхищать выведенные следствия из данного вопроса – это, по всей видимости, термин либо пассажира, либо знакомца моего друга, – преображенный ребенок, иными словами, после транса теперь пытается увлечь вопрошателей из очереди в эвристические беседы или диалоги, отходя от обычая, пугая селян, оставляя навыки касты консультантов в риторском искусстве или, так сказать, в «компьютерном программировании» атавистическими и сея политические возмущения и разлад, попросту эволюционировав – речь все еще об исключительном ребенке – до новой ступени разума или мудрости, более гибкого, гуманистического и менее механического, что само по себе уже скверно, но затем, судя по всему, в следующей фазе эвристической эволюции ребенка – когда он либо пубертатно зреет и развивается, либо пускают корни чары рдяноокого шамана, юной девы или мухи цеце, в зависимости от вариации эпитазиса, – после еще нескольких лунных циклов ребенок переходит к еще более тревожной практике отвечать на вопросы селян собственными вопросами, что нередко кажутся нерелевантными для данной проблемы, а чаще – откровенно смущающими, в одном из многочисленных примеров, приведенных на лайнере «Юнайтед», который вспомнил знакомец, вопрос развивался в таком духе, скажем: «Моя старшая дочь своевольна и непокорна; последовать ли рекомендации нашего местного шамана и исполнить клитородектомию раньше, дабы обуздать ее нрав, или же дождаться и позволить осуществить клитородектомию, как того требует обычай, тому мужчине, за кого она в конце концов выйдет?» – ответ, судя по всему, был совершенно сторонним или даже оскорбительным, как то: «Вы спрашивали, что думает мать вашей дочери?», или «Что можно счесть эквивалентом клитородектомии для непокорных сыновей?», или – в случае примера, который знакомец, судя по всему, разобрал четче всего, поскольку слушатель либо не уловил его, либо не понял сути и потому попросил педантичного и аналитического молодого пассажира «Юнайтеда» повторить медленнее – на вопрос «Какой метод разведения ямса имеет меньшие шансы оскорбить непостоянных и темпераментных Богов Ямса с полей моей семьи?» ребенок из катастазиса, судя по всему, пускался в целую протодиалектическую тираду на тему, почему вопрошающий вообще верит в непостоянных и темпераментных Богов Ямса и не закрывал ли этот селянин в тихие моменты досуга глаза, не садился спокойно и не заглядывал ли в себя, чтобы понять, поистине ли он в глубине души верит в этих своенравных Богов Ямса или попросту смолоду был культурно выдрессирован подражать тому, что говорили, делали и во что как будто верили родители и все остальные селяне, и не приходило ли интересующемуся в голову поздно ночью или во влажной тиши предрассветного дождевого леса, что, возможно, все остальные на самом деле по-настоящему тоже не верят во вздорных Богов Ямса, но сами лишь подражают видимому поведению верующих вокруг, и так далее, и возможно ли – хотя бы в качестве мысленного эксперимента, – что все до единого жители деревни в какой-то тихий момент своей жизни заглядывали прямо себе в душу и осознавали, что их мнимая вера в Богов Ямса – лишь мимикрия, и потому чувствовали себя тайными лицемерами или фальшивками; и, коли так, как все обернется, если хотя бы один селянин из любой касты или семьи вдруг встанет и вслух признается, что лишь формально следует выхолощенному обычаю и в глубине души по-настоящему не верит в какой бы то ни было устрашающий пантеон Богов Ямса, требующих умилостивления ради предотвращения засухи или нашествия ямсовой тли: забьют ли этого селянина камнями, изгонят или же есть малейший шанс, что его исповедь просто встретят с громким коллективным выдохом от облегчения, поскольку теперь все избавятся от гнетущих внутренних чувств лицемерия и презрения к себе и признаются в собственном внутреннем неверии; и если теоретически все это произойдет, то какой эффект подобное внезапное общественное признание и облегчение возымеет на собственные внутренние чувства вопрошающего по отношению к Богам Ямса, например, возможно ли теоретически, что этот селянин в отсутствие всяких нормативных культурных требований бояться и не доверять Богам Ямса обнаружит, что его истинные религиозные представления основываются на самом деле на Богах Ямса добрых и благожелательных, а не Богах Ямса, которых следует бояться, ибо они обидчивы, или необходимо задабривать, а скорее Богах Ямса, которые помогают, утешают и даже, если угодно, любят, и попытается полюбить их взаимно, причем по свободному выбору, – это, разумеется, в том случае, что они сейчас вдвоем сумеют условиться о значении «любви» в религиозном контексте, иными словами «агапе», и так далее и тому подобное… Ответ ребенка в данном примере казался все более отвлеченным и пеанским, пока традиционно богобоязненный селянин и вся прочая ежемесячная очередь какое-то время стояла с широко распахнутыми глазами и раскрытыми ртами и так далее и тому подобное, и разъяснение образованным пассажиром ответа ребенка было ясным и разборчивым, но и, по всей видимости, достаточно словообильным, даже в медленном повторении вкупе с частыми перебивками с педантичными аналитическими отступлениями и прояснениями. Самое важное здесь то, что, с культурной точки зрения, экзархов и шаманов-программистов палеолитической деревни, ребенок начал отвечать на вопросы, не предоставляя по обычаю верный ответ, но теперь уже попросту бредя, и, несомненно, в этот момент в развязке экземплума ребенка можно было попросту дискредитировать и/или пренебречь им как сумасшедшим или одержимым сумасшедшим духом из-за вопроса, нашептанного шаманом господствующей деревни _______, а также всего лишь, так сказать, низложить – низложить ребенка, – выселить с омфалического помоста, отозвать уникальный юридический статус, вернуть под опеку родителей и больше не принимать всерьез в качестве жреческой силы… если бы, впрочем, не тот факт, что все более эвристический и менее механический так называемый бред, который ребенок обрушивает на головы и уши вопрошающих, производит на них столь устрашающе сильное и тревожное действие – на селян, что продолжают терпеливо выстраиваться каждый лунный цикл согласно обычаю в надежде всего лишь получить ясный исчерпывающий ответ на актуальный для развития деревни вопрос, – что после диалогов и беседы просители, пошатываясь, возвращаются в свои хижины, где ложатся калачеобразно на бок с закатившимися глазами и жаром, пока их примитивные ЦПУ панически пытаются перестроиться. Все это, очевидно, обуславливает страх и возмущение, с которыми селяне относятся к новой преображенной катастазической инкарнации экстраординарного ребенка, и многие, весьма вероятно, вовсе бросили бы выстраиваться каждый лунный цикл с подношениями и вопросами, не стань синедрический ритуал таким укоренившимся социальным обычаем, что селяне впадают в ужасное волнение и тревоги при одной мысли об отказе от него; плюс теперь нам сообщается, что вдобавок селяне также все больше и больше боятся оскорбить или спровоцировать ребенка на приподнятом помосте – ребенка, который, со слов глифоволосого пассажира, к этому времени уже достиг переходного возраста и отличается коренастым широкоплечим сложением, выдающимся лбом и волосатыми конечностями подлинно палеолитического взрослого мужчины, – и их страхи и возмущение усугубляются еще сильнее в развязке, в третьей и, судя по всему, финальной стадии развития ребенка, когда еще через несколько лунных циклов он начинает вести себя на сессиях вопросов все более раздражительно и брюзгливо и теперь начинает реагировать не с искренним ответом, новым вопросом и даже не с отвлеченным шатокуа, но теперь, как часто кажется, с отповедью или жалобой, почти порицая, интересуясь, с чего они взяли, что их вопросы действительно имеют значение, риторически восклицая, в чем смысл происходящего, почему он обречен жить на плетеной платформе, если не происходит ничего, ему лишь задают скучные, мелочные, банальные, заурядные, нерелевантные вопросы, ради которых коренастые косматые малоухие селяне целый день стоят с подношениями под пылающим солнцем третьего мира и осведомляясь, с чего они решили, что он им поможет, если сами не имеют ни малейшего представления, чего им нужно на самом деле. Вопрошая, не является ли все происходящее лишь тратой времени для всех вовлеченных партий. К этому моменту социальная структура деревни и все ее граждане, от экзарха до люмпена, находятся в разгаре культурной дезориентации, тревоги и антидетских настроений, и в эту истерию на каждом шагу подливает масла каста консультантов, большинство из которых теперь, конечно же, остались без работы из-за преображенческих перемен в режиме или стиле ответов на вопросы у ребенка и теперь им нечем заняться, кроме как проводить семинары для разъяренных селян, где за некую плату консультанты выходят и дебатируют о различных теориях, что именно случилось с ребенком, в кого или во что он преображается и что деревне предвещает тот факт, что их возлюбленный всеведущий ребенок с центрального помоста стал агентом разлада и культурной аномии; и в версиях с замаскированным зловещим шаманом или очаровательной дочерью покойного экзарха теперь также проводятся особенно дорогостоящие семинары для элитных каст, где консультанты рассуждают на тему рокового вопроса, нашептанного на гипотрофированное ухо мальчика диссимилирующим волхвом или jeune fille dorée[27], вызвавшего подобную отвратительную трансформацию, и консультанты из различных подверсий выдвигают всевозможные версии вопросов от «Зачем ты пошел в услужение селян, куда менее экстраординарных, чем ты сам?» и «В каких Богов Ямса и/или Темных Духов верит в глубине души столь сверхъестественно просвещенный человек, как ты сам?» до обманчиво простого, но, разумеется, потенциально катастрофического «Есть ли вопрос, который ты пожелал бы задать себе сам?» – а также другие несчетные примеры, заглушенные фоновым двигателем и шумом в салоне – по всей видимости, рейс «Юнайтед» отличался дурной погодой, турбулентностью и по меньшей мере одним интервалом, когда казалось, что их направят на посадку не по месту назначения, – но во всех гипотетических вопросах на семинарах из различных версий и подверсий есть одна сущностная рекурсивная черта, согласно которой когнитивную мощь ребенка обращают на него самого и трансформируют его из мессии в монстра, и такая летальная инволюция резонирует с темами зловещего самосознания во всем – от Бытия 3:7[28] и самопоглощающего Киртимукхи из «Сканды Пураны» до зеркальной погибели Медузы и геделевской металогики; и перед платформой ребенка в центре деревни каждые 29,52 дня выстраивается все меньше и меньше селян, хотя они не могут осмелеть до того, чтобы перестать приходить вовсе, поскольку селяне все еще весьма страшатся оскорбить или разозлить ребенка, особенно после одного инцидента в недавнем лунном цикле, когда, судя по всему, один из самых умных и амбициозных селян из касты воинов отправился в самый конец очереди, прождал, пока все остальные претерпят сессию вопросов и ответов и рассеются, после чего – то есть селянин из касты воинов дождался, пока все остальные уйдут, и уже после этого, – придвинулся и очень тихо спросил у ребенка о лучшей стратегии для атаки и победы над призрачными войсками и некромантом-шаманом господствующей деревни _______, захвата угодий деревни _______, сбора подати с них и со всех остальных примитивных деревень дождевого леса и утверждения собственной палеолитической империи во всем регионе, а ответ ребенка – который больше никто не слышит по причине рассеявшейся очереди, что, ретроспективно, вызывает вопросы о том, как именно молодой, энергичный, по большей части темноволосый повествователь благородных манер на рейсе «Юнайтед» оправдывает включение эпизода в катастазис, – но, так или иначе, ответ ребенка, для которого мальчик, по всей видимости, выдвигается за край платформы, чтобы прошептать его в крошечное и близко посаженное ухо воина, мгновенно изничтожает высшие способности, дух или душу воина и безнадежно сводит его с ума, и тот отшатывается от помоста, зажимая уши ладонями, плетется в дождевой лес и бессмысленно бродит по округе, издавая тревожные стоны, пока его не встречают и не съедают хищные ягуары сей области. После этого инцидента деревню накрывает первой волной открытого ужаса; и при подстрекательстве люмпен-консультантов граждане деревни начинают поистине ненавидеть и бояться ребенка, и теперь более-менее водворяется консенсус, что противоестественный ребенок, кому они так опрометчиво поклонялись, на кого полагались и на чьем совете основывали все свое просвещение и развитие, на деле либо один из танатических Белых духов, либо уполномоченный агент оных, и только вопрос времени, прежде чем кто-нибудь застанет ребенка в дурном настроении или задаст не тот вопрос, а ребенок изречет то, что изничтожит всю деревню или, возможно, даже всю Вселенную (а в палеолитическом разуме между этими понятиями существует весьма зыбкое различие); и кворум экзархов официально постановляет устранить ребенка в срочном порядке, но не может убедить никого из касты воинов деревни подобраться достаточно близко к центральной приподнятой платформе, помосту или пьедесталу, чтобы убить ребенка, – даже человек на расстоянии броска копья и/или выстрела фитотоксическим дротиком, очевидно, находится в пределах слышимости голоса ребенка, а память об участи их покойного товарища – а именно амбициозного воина, сведенного с ума единственным шепотом, – все еще вполне жива в разуме бойцов. И так затем здесь, судя по всему, следует короткий интервал, в течение которого на советах экзархов набирается соками некое даосское или дзенское движение конструктивного бездействия или, если угодно, dolce far niente[29], когда некоторые из каст воинов и консультантов утверждают, что если селяне попросту разом перестанут выстраиваться с провизией каждый лунный цикл, то ребенок, годами не сдвигавшийся с центрального помоста и не имевший возможности обучиться даже рудиментарным навыкам охоты и собирательства, неизбежно умрет с голоду и, так сказать, решит проблему за них… Только так вышло, что ребенок на деле оказался достаточно дальновиден, чтобы скопить за месяцы и годы под циновкой из листьев плантана некоторую часть подношений – здесь, господа, прошу отметить, что в катастазисе первой эпитазической вариации, где антагонистом служит теократический шаман господствующей деревни _______, в этом моменте посредством флешбэка или вставки раскрывается, что замаскированный кудесник на деле, достигнув начала очереди, нашептал на крошечное, близко посаженное ухо ребенка что-то в ключе: «Ты, ребенок, столь одаренный, провидящий и мудрый: возможно ли, что ты не осознал степень, в какой эти примитивные селяне превознесли твои таланты, трансформировали тебя в то, чем, как ты хорошо знаешь, ты не являешься? Вестимо, ты видел, что они столь благоговеют пред тобой ровно потому, что им не достает мудрости разглядеть твои пределы? Долго ли осталось ждать, прежде чем они тоже увидят то, что увидел ты, когда заглянул в глубину своей души? Не может быть, чтобы это не приходило тебе в голову. Не может быть, чтобы такой, как ты, не знал уже, сколь непостоянными могут быть аффектации примитивной деревни третьего мира. Но ответь мне, ребенок: почувствовал ли ты страх? Начал ли готовиться ко дню, когда они узрят истину, уже тебе известную: что ты и вполовину не столь полноценен, как они верят? Что иллюзию, в которую тебя превратили эти дети, невозможно поддерживать? Не задумывался ли ты, например, утаить часть их щедрых подношений на тот черный день, когда они узрят то, что ты уже знаешь, и в непостоянстве своем обернутся против тебя, и затем из-за собственного непостоянства ввергнутся в дезориентацию и тревоги и станут пенять за это тебе, увидят в тебе вора их мира и покоя, начнут неподдельно бояться тебя и ненавидеть, и, возможно, вскоре даже прекратят приходить с подношениями в надежде, что ты оголодаешь или сбежишь, как вор, за которого тебя теперь почитают?» – и тому подобное, и этот монолог теперь, ретроспективно, с иронией в духе беседы Лая с оракулом, кажется одновременно здравым и роковым советом, – впрочем, стоит отметить, что в некоторых подверсиях катастазисов двух других эпитазических вариаций ни об иронии, ни о накопительстве нет ни слова: ребенок просто переживает катастрофу завершения очередей и подношений в абсолютной изоляции и фактически извращенной опале ровно в центре деревни, который все теперь обходят за версту, пока ребенок выживает на помосте в одиночестве месяц за месяцем, поддерживая здесь энергию не более чем собственной слюной и редким обрывком листа платана из циновки – здесь, судя по всему, мы видим отголосок изображения некоторыми средневековыми агиографиями своих собственных экстраординарно могущественных, сверхъестественно просвещенных персонажей как способных поститься месяцами и даже годами без всякого дискомфорта, – и к этому времени в развязке утихла и погода, и знакомец говорил, что унялся даже шум двигателя – возможно, из-за начала спуска авиалайнера «Юнайтед» для подготовки к приземлению, – благодаря чему сделалось возможным расслышать хотя бы некоторые моменты архетипической катастрофы поверх шороха пассажиров, собирающих личное имущество и начинающих, так сказать, готовиться к высадке. Потому что в конце концов все ушли. Жители деревни. Когда ребенок обманул их ожидания, не умерев с голоду и не оставив помоста, а так и продолжая на нем сидеть. Что в какой-то момент все сообщество просто махнуло рукой, бросило деревню, распаханные поля и жилища с центральным отоплением и предпочло ан масс пуститься в дождевой лес и вернуться к охоте, собирательству, сну под деревьями и обороне от хищных местных ягуаров по мере сил, таким был их страх пред тем, во что, по их мнению, вырос ребенок. Их построили и организовали экзархи, и исход оказался чрезвычайно тихим, и мальчик сперва не заметил массовой миграции, поскольку, судя по всему, уже какое-то время вся торговля и социальное взаимодействие граждан проходили только на удаленных периметрах деревни, вдали от зоны слышимости помоста в центре: мальчик месяцами не видел ни одной живой души. Впрочем, во влажной предрассветной тиши ребенок заметил разницу в глухой неподвижности центра: деревня опустошилась ночью, и теперь все вытянулись в цепочку и уходили – женщины с сумками для детей зорко выглядывали съедобные корешки, а охотники выслеживали дикдиков, которых призывала заклинаниями каста консультантов, – держась за стадом, как в незапамятные времена. Позади остался лишь небольшой отряд из элитных воинов, одаренных щедрым возмещением, и, когда поднялось солнце, они смастерили грубые факелы и запалили деревню – ямсовая кровля лачуг занялась легко, а утренний бриз распространил пламя с великим флогистонным шипением, словно испущенным разочарованной толпой; и когда воины сочли пожар неудержимым, они закинули свои факелы, словно метательные копья, в центр деревни и кинулись в джунгли нагонять кочевое племя. Арьергард сих воинов, оглядываясь на бегу, позже сообщал, что видел, как неподвижный мальчик по-прежнему спокойно сидит в окружении языков пламени, стеклянных при дневном свете, хотя, судя по всему, одна отдельная вариация катастрофы сообщает только об основном обозе племени и марш-броске через тропическую глушь, обрисовывая только тишину и примитивное кряхтенье от усилий, пока один остроглазый ребенок, экстрорзно повисший в перевязи на спине матери, не увидел позади густые клубы синего зависшего дыма, а отстающие из низших каст, обернувшись в тылу длинной колонны, не смогли разглядеть алые кружева пожара сквозь множество слоев колыхающихся листьев на деревьях – великого всепожирающего пожара, что рос и сокращал расстояние, как бы отчаянно их ни подгоняли высшие касты.