Забвение

После завтрака я позвонил на работу и отпросился по болезни, остался дома на весь день наедине с собой. Я знал, что если рядом будет кто-то еще, то я автоматически окунусь в фальшь. Я решил принять пригоршню «Бенадрила» и, как только стану на самом деле сонным и расслабленным, отправиться на край западного пригорода, выехать там на проселок, разогнаться на полной скорости и врезаться прямо в бетонную опору моста. От «Бенадрила» у меня туман в голове и хочется спать, всегда так было. Почти все утро я потратил на письма адвокату и бухгалтеру-CPA и на короткие записки главе креативной группы и управляющему партнеру, который меня изначально и привел в «Самьети и Чейн». Наша креативная группа находилась в разгаре очень щекотливых приготовлений к кампании, и я хотел извиниться, что в каком-то смысле оставляю их на произвол судьбы. Конечно, на самом деле мне было не так уж и жаль – «Самьети и Чейн» был балетом фальши, а она мне осточертела. Записка, вероятно, понадобилась затем, чтобы на самом деле важные люди в С&Ч больше вспоминали меня как достойного добросовестного парня, который оказался чересчур чувствительным, пал под напором внутренних демонов – «почти слишком хорош для этого мира», о таких словах после объявления печальных новостей я не мог не фантазировать. Доктору Густафсону я записки не оставил. У него своих проблем хватало, и я знал, что просто зря убью много времени на записку, где буду стараться казаться честным, но при этом на самом деле лишь танцевать вокруг правды – что он подавленный гомосекуалист или андрогин и не имел на самом деле права брать с пациентов деньги за то, чтобы проецировать на них свое неудовлетворение, и правда в том, что он сделает себе и всем остальным большое одолжение, если просто пойдет в Гарфилд-парк, отсосет кому-нибудь в кустах и решит для себя, нравится ему или нет, и что я был полной фальшивкой, так как продолжал ездить к нему в Ривер-Форест и валял его как кошачью игрушку, убеждая себя, что в этом был какой-то антифальшивый смысл. (А все это, разумеется, даже если бы человек не умирал от рака толстой кишки прямо на глазах, никто бы не смог высказать в лицо, ведь иногда правда вполне может уничтожить – а у кого есть такое право?)