Забвение

Опоры моста и насыпи по сторонам дороги на Лили-Кэш поддерживают Четвертое шоссе (также известное как Брэйдвуд-хайвей), которое нависает над Лили-Кэш по эстакаде, настолько изрисованной граффити, что большую часть из них уже нельзя разобрать (что, на мой взгляд, противоречит смыслу граффити). Сами опоры стоят прямо у дороги, и шириной они с эту машину. Плюс это пересечение изолированное, на отшибе на окраинах Ромеовилля, где-то в десяти милях к югу от юго-западных границ пригорода. Настоящая глушь. Единственное жилье вокруг – фермы вдали от дороги, украшенные силосными башнями, амбарами и т. д. Летом по ночам здесь высокая точка росы и потому всегда стоит туман. Это фермерский край. Когда бы я ни проезжал под Четвертым, я был единственным живым человеком на обеих дорогах. Кукуруза высока, и вокруг, сколько видно, только поля, как зеленые океаны, единственный звук – насекомые. Поездка в одиночестве под сливочными звездами и наклоненным серпиком луны, и т. д. Задумка заключалась в том, чтобы авария с огнем и взрывами, которые могут воспоследовать, произошла где-нибудь в настолько изолированном месте, чтобы никто не видел, и в таком случае останется так мало аспектов спектакля, насколько это для меня возможно, и не появится искушения потратить последние секунды жизни на мысли о том, какое впечатление произведут на посторонних вид и звук столкновения. Отчасти меня беспокоило, что это слишком зрелищно и драматично, и может показаться, будто водитель хотел покончить с собой так драматично, как только можно. Вот на мысли о такой хрени мы и тратим всю жизнь.

Туман у земли становится гуще с каждой секундой, пока не начинает казаться, что весь мир – это то, что освещают фары. Дальний свет в тумане не работает, от него только хуже. Можно, конечно, попробовать, но сам увидишь, он только освещает туман, так что тот кажется еще гуще. Тоже своего рода небольшой парадокс – иногда видишь дальше с ближним светом, чем с дальним. Ладно – вон и стройка, и хлопающая мембрана TYWEK на домах, где, если на самом деле решишься, уже не увидишь, как кто-то поселится. Хотя больно не будет, все на самом деле будет мгновенно, это я могу сказать точно. Насекомые в полях почти оглушают. Когда смотришь, как в такую высокую кукурузу садится солнце, практически видно, как они поднимаются с полей, словно какая-то тень огромного силуэта. В основном комары, а так не знаю, кто там есть. Целая вселенная насекомых, которую никто из нас никогда не увидит и о которой ничего не узнает. Плюс в пути начинаешь замечать, что «Бенадрил» уже не действует. Вся эта затея, оказывается, так себе спланирована.

Ладно, вот мы и подходим к тому, что я обещал и в надежде на что ты вытерпел весь этот скучный синопсис. То есть что такое смерть, что там происходит. Да? Вот что все хотят узнать. И ты тоже, поверь. Пойдешь ли ты на это или нет, отговорю ли я тебя как-нибудь – а ты думаешь, что я буду отговаривать? – или нет. Например, это не то, о чем все думают. Дело в том, что ты и так уже все знаешь. Ты уже знаешь разницу между размером и скоростью всего, что вспыхивает в тебе, и непропорционально миниатюрной частичкой, что ты можешь передать кому-нибудь другому. Словно внутри тебя огромное пространство – даже иногда кажется, заполненное сразу всем во всей Вселенной, – но при этом, чтобы выйти наружу, ему приходится как будто протискиваться через такую маленькую замочную скважину, как под ручкой в старых дверях. Как будто мы все пытаемся разглядеть друг друга через маленькие замочные скважины.