Забвение

Но есть и ручка, дверь можно открыть. Но не так, как ты думаешь. Но что, если бы ты смог ее открыть? Представь на секунду – что, если все бесконечно сжатые и непостоянные миры внутри каждого момента твоей жизни теперь вдруг как-то совершенно открыты и наконец выразимы, после твоей так называемой смерти, что если после нее каждый момент и есть бесконечное море, или интервал, или период времени, в который все эти миры можно выразить или передать, и даже больше не нужен никакой организованный английский, – можно, так сказать, открыть дверь и оказаться во всех комнатах других людей во всех многообразных обликах, идеях и гранях? Потому что слушай – у нас мало времени, вот уже Лили-Кэш слегка идет под уклон и обочины становятся круче, и можно разобрать очертания негорящего знака фермерского рынка, который уже давно не открывается, последний знак перед мостом, – так что слушай: что ты, по-твоему, такое? Миллионы и триллионы мыслей, воспоминаний, противоречий – даже таких безумных, как вот эта, думаешь ты, – которые вспыхивают в голове и исчезают? Их сумма или остаток? Твоя история? Знаешь, сколько прошло с момента, когда я сказал тебе, что я фальшивка? Помнишь, ты смотрел на часы-RESPICEM, что болтаются на зеркале заднего вида, и видел время, 9:17? А на что ты смотришь прямо сейчас? Совпадение? А что, если время вообще не прошло?[32] Правда в том, что ты уже слышал это. И что все происходит вот так. И что в тебе будет пространство для вселенных, всех бесконечных зацикленных фракталов связей и симфоний разных голосов, бескрайностей, которые ты не можешь показать ни одной другой душе. И ты думаешь, что вот из-за этого ты фальшивка, из-за какого-то миниатюрного осколочка, который видит кто-то еще? Ну конечно, ты фальшивка, ну конечно, то, что видят другие, – вовсе не ты. И конечно, ты это знаешь, и, конечно, пытаешься контролировать, какую частичку они увидят, раз это только частичка. А кто бы не стал? Это и зовется свободой воли, Шерлок. Но в то же время именно поэтому так здорово сломаться и плакать на глазах у других, или смеяться, или страдать глоссолалией, или молиться на бенгальском – это больше не английский, это тебе не протискиваться сквозь какую-нибудь щелку.

Так что плачь, сколько хочешь, я никому не скажу.

Но если ты передумаешь – это не значит, что ты фальшивка. Грустно, если пойдешь на это только потому, что думаешь, будто почему-то должен.

Хотя больно не будет. Будет громко – и ты почувствуешь все, но оно пройдет сквозь тебя так быстро, ты даже не поймешь, что чувствуешь (тоже некий парадокс, которым я мучил Густафсона: можно ли быть фальшивкой, если не знаешь, что ты фальшивка?) А самый короткий миг в огне тебе будет почти хорошо, как когда руки замерзли – и вдруг огонь, и ты тянешься к нему.