Забвение

1998

Забвение

Благо отчим Хоуп и я как раз расправились с «передом» и мыли наши шары в устройстве на площадке «ти», около десятой лунки, когда началась гроза, так что я смог увести его в Клубный дом до того, как нас застал разгар ветра и дождя, и вовремя сдать карт, пока мой зять обсыхал, переодевался и звонил жене, говоря ей об очередном изменении в своем утреннем расписании по той причине, что мы успели «войти» всего в девять отверстий. Изначально старина пылал желанием начать почти на рассвете, и я понял, что не могу объяснить, почему это может представлять, возможно, непреодолимую трудность, не раскрыв при этом целую «Шкатулку Пандоры» нашего конфликта в присутствии Хоуп, которая сидела за столиком ресторана прошлым вечером, когда мы обговаривали все условия; и теперь, в вестибюле Клубного дома, в осанке врача-пенсионера, стоящего у ряда телефонов, чувствовалась аура, так сказать, «триумфальной» досады, когда я нашел его, переодетого в свежее за исключением гольфистского визора и бутс, которые были на нем, когда он вез нас в «Раританский клуб» в 7:40 утра, настояв, чтобы мы ехали на его красном купе «Сааб» противно тому факту, что это на моем автомобиле имелся парковочный стикер «Член», это, кстати говоря, привело к административным неурядицам при парковке, вынудившим нас пропустить запланированное «время ти», что сказалось на незаконченности раунда.

Потом мы, отчим Хоуп и я, сели вместе за столиком у окна в клубной «19 лунке», кушая маленькие соленые штучки из миски на столе, поджидая, пока младшая дочка Джека Богена принесет драфтовые лагеры, как заказал «Отец» (как к нему обращается Хоуп вместе со всеми ее «родными» и «сводными» братьями и сестрами и их соответственными супругами, хотя у самого меня есть Отец в Уилкс-Барре, и я на практике взял за правило по мере возможности стараться избегать прямого обращения к доктору Сайпу). Пожилой старик взял за правило называть драфтовый лагер «Фейгенспан» в разговоре «Гэ Эн», вследствие чего мне пришлось объяснять корни происхождения этого сленга Одри Боген, пока «Отец» изучал и подносил к уху немецкие наручные часы, выражая озабоченность из-за ущерба от влажности и снова называя вслух розничную цену часов. В большое «эркерное» окно «19 лунки» со свинцовым переплетом бил сильный проливной ливень и стекал по стеклу сложными светящимися завесами внакладку, а звук от стекла и холщового навеса весьма напоминал механизированную, или «автоматическую», авто-мойку; и из-за дорогого импортированного дерева, приглушенного света и ароматов напитков, крема после бритья, масла для волос, дорогого импортированного табака и сырой спортивной одежды сидеть в «19 лунке» было комфортно, тепло и «уютно», но и одновременно несколько стесненно – словно сидишь на коленях властного взрослого. Приблизительно тогда снова нашла новая волна дезориентации и в некотором роде искаженного, или «измененного», сенсорного восприятия от почти семи месяцев серьезного нарушения сна, – как случилось на Четвертом фэйрвее со столь постыдными результатами, – симптомы и ощущения от чего почти невозможно описать – но, правда, возможно сказать, что когда нападали эти периоды, они казались подобием церебральных землетрясений, или «цунами», – «нейронным протестом» или «возмущением» против условий эмоционального стресса и хронической депривации сна, в которых были вынуждены функционировать нейроны. В настоящее же время соответственные цвета «19 лунки» вдруг неконтролируемо просветлились и стали перенасыщенными, визуальное окружение как будто слабо пульсировало или набухало, а индивидуальные объекты парадоксальным образом одновременно отступали и становились далекими и в то же время неестественно фокусировались, казались очень, очень точными, фактурными и прорисованными, наподобие сцен на викторианских картинах, писанных маслом. (Хоуп и ее младшая сводная сестра, Мередит, однажды были вместе соуправляющими галереи в Кольтс-Неке). Например, характерный герб и девиз «Раританского клуба» на противоположной стене «Лунки» под зрительно крошечным чучелом тарпона, чья чешуя внахлест казалась оконтуренной или очерченной почти с «фотореалистической» детальностью, словно одновременно и отступали, и почти мучительно прояснялись. Еще также снова проявились горячечные головокружение и тошнота. В припадке я схватился за края столика из кленового дерева с «капом» или наплывами, пока «Отец» изучал содержимое миски, ворошил его пальцем, словно щекоча. В тот миг настал момент, когда я начал разговор с доктором Сайпом (Сайп – изначальная, или «девичья», фамилия моей жены), надеясь на какое-то «мужское» или «семейное» доверие, и поведал ему о странном и абсурдно фрустрирующем супружеском конфликте между мной и Хоуп по причине вопроса моего так называемого «храпа».