Забытая армия. Французы в Египте после Бонапарта. 1799-1800

Тогда он открыл письмо и, прежде чем его прочесть, сказал мне, что он уже ответил относительно эвакуации Египта и что я должен был встретить по дороге курьера с посланием. Оно содержит абсолютно такой же ответ, что и ранее, а именно то, что всякое соглашение между французской армией, великим визирем и союзниками Порты должно быть представлено на ратификацию консулам, правящим сегодня во Франции. У него нет полномочий поступать иначе, и он не понимает, как покойный генерал Клебер мог рассчитывать потом оправдаться, заключая такое соглашение. Он лично был против подобного соглашения еще на стадии переговоров и принимал волю и дела вышестоящего начальника, хотя их и не одобрял.

Затем он заговорил со мной об убийстве генерала Клебера, которое он ставит в вину великому визирю, и сказал мне с возмущенным и презрительным видом: “Таковы, сударь, союзники, которым вы служите, пытаясь нас победить. Кинжал - оружие одних лишь трусов. О том постыдном применении, которое ему нашли, все правительства будут извещены через протоколы следствия, включающие в себя признание преступника (который показал, что его использовал Мухаммад-паша{917}, обещав большую награду) и отправленные мною сейчас в печать. Дело чести всех правительств отомстить за это ужасное покушение, и армия под моим началом намерена свершить впечатляющее возмездие”. После этого он дал мне прочесть копию своего письма, адресованного сэру Сиднею Смиту.

Я ответил ему, что отсрочка в реализации условий соглашения не отвечает интересам союзников, учитывая, насколько они уже продвинулись в своих военных приготовлениях; что великий визирь уже собрал в большом количестве новые войска, число которых растет день ото дня с прибытием албанцев, чья храбрость известна, а число превышает 20 тыс. чел.; что с нашей стороны поворот в европейской войне высвободил значительную часть армии и что союзники выделят военные средства для отвоевания Египта вновь, а его решение не исполнять соглашение станет известно. Что касается невозможности для него что-либо заключать без одобрения его правительства, то я полагаю (не пытаясь, однако, предугадать тот объем полномочий, коим он обладает), что всякий генерал во главе армии, подверженной превратностям войны, имеет право в критически крайних обстоятельствах заключать ради ее спасения ту или иную капитуляцию. А Эль-Аришское соглашение столь тщательным образом и с такой деликатностью заботится о чести армии, что большего в данном отношении невозможно и пожелать.

Он меня прервал, сказав, что не изменит свой первоначальный ответ и что даже если из всех французов он останется в Египте один, то будет придерживаться того же мнения.

Обвинение Его превосходительства визиря в убийстве генерала Клебера я расценил как несправедливые и безосновательные. Его гуманное отношение к пленным французам известно всей армии. И я счел себя вправе ответить, что во всей Османской империи нет другого человека, столь одаренного чувствами, прямо противоположными тем, которые приписываются ему в данной ситуации. Генерал ответил, что он осведомлен о характере Юсуф-паши (визиря) одним из его родственников, занимающих пост паши в Константинополе, и этот отзыв неблагоприятный.

Он продиктовал затем при мне письмо сэру Сиднею Смиту, где вновь сообщил о намерении не исполнять соглашение без ратификации своего правительства, и сказал мне, что выслушает любое предложение, которое ему сделают, но что все они должны быть представлены на одобрение консулов, прежде чем что-либо заключать. Я ответил ему, что уверен: сэр Сидней Смит больше не сделает никаких предложений.

Он с раздражением завел речь о господине Морье, сказав, что прикажет повесить его на первом дереве как шпиона, если тот когда-либо попадется ему в руки. Он упомянул о “военной хитрости”, о которой, сказал он, говорится в его бумагах, и добавил, что французы имеют честь сражаться с оружием в руках и не знают никаких “военных хитростей”. Я ему ответил, что не могу судить господина Морье, не видев его бумаг, но к “военным хитростям” прибегают все военные, и я не могу, не зная ее сути, порицать ту из них, о которой он мне говорит. Мне кажется правильным не придавать этому слову безграничного значения, поскольку оно вполне может означать что-то, вполне соответствующее принципам чести. Генерал мне сказал, что эти бумаги будут опубликованы и тогда о них можно будет судить.

Закончив письмо, он пригласил меня на обед и за ним уделял мне много внимания. Затем он отвел меня в отдельную комнату, вручил мне письмо и сказал, что обстоятельства не позволяют мне долго оставаться в Каире, а потому я должен буду уехать завтра в пять часов утра.

За разговором у него немного исправилось настроение, и он обещал мне прислать всех эфенди и всех находящихся в Египте английских пленных, как только получит официальное сообщение о прибытии в Дамьетту шефа бригады Бодо. Потом он пожелал мне хорошего возвращения и меня покинул.