Забытая слава

— Хочу с вашим сиятельством молвить слово о московском театре и бедственном его состоянии, — без обиняков начал Сумароков. — Содержится театр здесь как захудалая контора, привилегий не имеет, и при таких непорядках поднять его невозможно. Театр должно поставить как подобает и не только подпискою деньги с дворян собирать, что полицмейстер делает, а в государственный штат ввести.

— Какие привилегии? — удивился граф Салтыков. — Театр ведь не фабрика и для того в казенной субсидии не нуждается.

— Нет, ваше сиятельство, — возразил Сумароков, — фабрика — театр, да еще и самая полезнейшая, ибо выделывает она разумы и какого-нибудь недоросля в прямого человека превратить может. А лучше сказать — театр есть школа бродягам по жизни человеческой, сиречь всем нам, грешным.

— А, вы это в поэтическом смысле, — усмехнулся граф, — а я в буквальном, в финансовом. Денег у меня для пустых забав не сыщется.

— И в театре денег нет, там одни убытки. А вместо помощи вы каждый вечер посылаете собирать на Воспитательный дом. Унтер-офицер ходит за кулисы, в то время как дают трагедию, стучит шпагой, ищет кассира. Когда увидел я это, мне театр показался не Парнасом, а таможнею, и я потерял охоту о драмах помышлять.

— Собираем по приказу государыни, — сказал Салтыков. — Воспитательный дом не дешево стоит.

— Актерам есть нечего. Иные уж поехали в Петербург. Их оттуда будто из чужого государства переманивают. А в Москве театр надобнее, чем в Петербурге, ибо и народа и глупостей здесь больше. Ежели хотите знать, по запущенности своих нравов и вредных привычек ста Мольеров требует Москва, а я при других моих упражнениях один только.

— Неужто ж, Александр Петрович, с Мольером себя равняете? — ядовито спросил Салтыков.

— Мы с Мольером одно дело творим, — ответил Сумароков, — и в этом я с ним равняюсь. О таланте Мольеровом вся Европа известна, обо мне же судить нелицеприятно будет потомство. Я, граф, кладу себе еще три года на сочинения. Но если это последнее мое к театру усердие останется суетно, принужден буду проститься с музами и замолчать вечно.

— Вы напрасно грозитесь, — сказал Салтыков. — Не вы, так другой кто для театра напишет. Нынче сочинителей довольно.

— Это в Париже довольно — там Расины, Вольтеры, Мольеры, — а у нас писатели очень безграмотны, переводы скаредны, подлинники еще хуже, актеров приходится созидать. Ибо одного Сумарокова и одного Дмитревского к совершенству театра еще недостаточно. Да и Дмитревский, — продолжал Сумароков, не удержав желания повеличаться, — без моих наставлений в Париже ничему б не научился. Ведь язык французский с нашим в декламации — как снег с огнем или хотя немного и поменьше.

Сумароков замолчал. Салтыков барабанил пальцами по столу.

— Впрочем, ваше сиятельство, — вскинулся опять Сумароков, — набирайте себе кого знаете, а я вам не слуга. Мое стремление с тридцать лет к театру, я неожиданный в наши времена показал успех. Но как начал по доброй своей воле, так могу и закончить. Грубости слушать не обязан и о вашем к театру московскому небрежении буду писать государыне. За сим честь имею кланяться.

Он щелкнул каблуками и вышел из кабинета.

— Пиши, пиши! — злорадно сказал Салтыков. — Мы тоже не лыком шиты. Знаем, как тебя в Петербурге привечают…

Сумароков под горячую руку изложил в письме к Екатерине свои мысли о московском театре и отправил почтой конверт Козицкому с просьбой передать императрице. В следующие дни он послал ей еще несколько очень взволнованных писем, требуя быстрейшей помощи театру.

Екатерина, посмеиваясь над нетерпеливостью Сумарокова, все же отдала распоряжение фельдмаршалу Салтыкову отказать в антрепризе полковнику Титову и разрешить актерам переход к иностранным содержателям театра в Москве — Бельмонти и Чинти. Императрица предоставила им исключительное право давать в Москве публичные балы-маскарады, комедии, серьезные и комические оперы, играть на любом языке, — однако с соблюдением строгой благопристойности и с предварительным цензурованием пьес. Для постройки здания театра отводилось место в городе. За это антрепренеры были обязаны четвертую долю доходов отдавать все тому же Воспитательному дому — приюту подкинутых младенцев, внебрачных детей.

Перед московским театром как будто бы открывалась благоприятная перспектива. Но Сумароков нажил себе нового могущественного врага — главнокомандующего графа Салтыкова.

2

Журнальное поветрие в Петербурге между тем продолжалось.

Сумароков купил в апреле номера нового еженедельного журнала «Смесь», а в мае стали выходить листы «Трутня». Издатели весьма непочтительно отзывались о журнале императрицы. «Трутень» вступил с ним в жестокий спор, наговорил колкостей и рьяно защищал свое право печатать сатиру на лица, критиковать пороки отдельных вельмож, чиновников, судей.