Забытая слава

А тут было о чем подумать. Иоганна много тратила — она спешила одеться, вознаграждая себя за долгие годы мечтаний о новых, наимоднейших платьях. Она объезжала галантерейные лавки и привозила французскую пудру, мушки, стальные английские пряжки, цепочки, пуговицы, фландрские кружева и невесть еще что. Золовки с завистью рассматривали покупки — родители не баловали их заграничными безделками, а платья шил им дворовый человек, обученный портняжному искусству. Полугодовое жалованье Сумарокова пролетело вмиг, и он занял под вексель деньги у ростовщика.

Через несколько дней Иоганна решительно отказалась жить с мужниной родней, и, так как свой дом купить было не на что, Сумароковы возвратились на казенную квартиру в Луговой Миллионной, у купца Дебиссона. Под жилье купец сдавал две комнаты — большую, окном на улицу, и темную каморку. В ней обосновался Сумароков. Сидя и днем со свечами, он писал. Иоганна же свела дружбу с Дебиссоншей, взявшей их на свои харчи, рассказывала хозяйке придворные вести полугодовой давности, играла в карты. Они вдвоем путешествовали по лавкам, в Гостиный двор, где торговал Дебиссон, заводили знакомства с капитанами иностранных кораблей, приходивших в Неву, однако чаще смотрели заморские товары, чем покупали. Сумароков, оставаясь дома, перебирался в светлую комнату и с неохотой отрывался от пера при возвращении дам.

Ездить в гости Сумароков не любил, да и знакомых в городе не оставалось, их надобно было искать в Москве. Однажды навестили они на Васильевском острове Ломоносовых. Иоганна косо посматривала на профессорскую жену, отчаявшись найти тему для разговора, — бедняжка не была приобщена к дворцовой хронике, не знала, кто с кем машется, и самое удивительное — не интересовалась этим!

Ломоносов вышел без парика, со следами копоти на лице — он что-то жег в своем кабинете, из дверей выползал ядовитый запах серы, а когда умылся, принес водку, соленую рыбу и стал угощать Сумарокова. Они говорили между собой, не обращаясь к женам, потом начали кричать, не слушая друг друга. Иоганна увидела, что Сумароков сильно мигает и заикается, от волнения просыпает табак, сердится на Ломоносова, уступая ему в споре, — и поняла, что время уезжать.

На прощание она просила Ломоносовых навестить их, наговорила светских любезностей, но про себя сказала, что по ее воле свидание больше не повторится. Сумароков же не сразу понял, что нужно, прощаться, он продолжал горячо толковать с Ломоносовым, и конец его монолога Иоганна выслушала уже в карете.

Другой визит растревожил Иоганну и заставил ее с опаской взглянуть на мужа.

Сумароковы обедали у Мельгунова. Старые корпусные товарищи весело вспоминали прожитые вместе годы, Иоганна деликатно пробовала от каждого блюда, казавшегося ей после стряпни Дебиссонши отменно вкусным, как вдруг произошел конфуз. Слуга, обносивший вином, задел рукой одного из гостей. В уважение к хозяину тот не осмелился поучить парня кулаком, чтоб не забывал осторожность, и лишь обругал его не длинно, но крепко. Заключительные слова фразы: «…хамское отродье!» — пришлись на паузу в застольной беседе и явственно прозвучали. Услышав их, Сумароков сорвал с шеи салфетку, вскочил, крикнул, что хамов нет, все люди одинаковы и различаются просвещением, и убежал из комнаты.

Обед нарушился, гости недоуменно переглядывались. Мельгунов сказал:

— Это с Александром Петровичем бывает. Невоздержан, чувствителен. Но титло наперсника муз для меня его извиняет.

Иоганна столь снисходительна не была. Дома Сумарокову пришлось выдержать град упреков и обвинений. Он снес их молча, однако не думал раскаиваться — жена увидела это ясно — и вскоре ушел в свою каморку, плотно притворив дверь. Такая мера предосторожности была условной, но Иоганна еще с ней считалась.

Когда, наконец, окончился отпуск, Сумароков получил приказ Разумовского оставаться в Петербурге и навести порядок в канцелярии лейб-компании. Копиист Кружевников подал донос: писарь поручик Беляев говорит предосудительные слова на командиров лейб-компании, Разумовского называет запросто «старикашею», а Шуваловым сулит знакомство с кнутом палача.

Дело могло выйти криминальное. Сумароков допрашивал Кружевникова и его сослуживцев копиистов. Они жаловались на Беляева, своего начальника, — груб, подчиненных бьет, у гренадер принимает взятки, в лавках городских купцов забирает товары безденежно. Беляев во всем запирался, и Сумароков верил ему как офицеру. Он изругал подьячих-копиистов, пригрозил им — пункты доноса начали таять, неприятное дело удалось притушить. И кстати: того и гляди вмешалась бы Тайная канцелярия. Лейб-компанцы судились собственным судом, но тут замешалась политика, и Петр Иванович Шувалов, как офицер лейб-компании, не постеснялся бы передать следствие и расправу над виновным в Тайную канцелярию — ведь начальником ее был Александр Иванович Шувалов. Конечно, Беляев виноват, тут греха таить нечего, но в жертву подьячим Сумароков офицера не отдал. Вместо него под арест сел доносчик.