За десять с лишним лет разгульной своей жизни гренадеры лейб-компании поизносились, и служба становилась обузой многим из них. Сумароков со штаб-лекарем осмотрели оставшихся в Петербурге лейб-компанцев и потерявших здоровье представили к пенсии. Штаб-лекарь записывал кратко: «Глазами и головою слаб», «Стар и глазами худ», «Моча не держится, и чахнет», — но для начальства и таких заключений было достаточно.
Служебные хлопоты заполняли дни Сумарокова, он мало бывал дома. Иоганна ждала ребенка. В ее характере показались раздражительность, резкость. Она жаловалась Девиссонам на мужа и затевала с ним ссоры. Сумароков старался молчать, но иногда и он повышал голос. Писать совсем не удавалось. Семейная жизнь, оказывается, куда как трудна. А ведь это только начало…
Глава VII
Физика и лирика
Но дружбы нет и той меж нами:
Все предрассудки истребя.
Мы почитаем всех — нулями,
А единицами — себя…
Полтора года императрица со свитой прожила в Москве и пышно отпраздновала годовщину коронации. Лишь в июне 1754 года по петербургским улицам помчались кареты, линейки, коляски, потащились возы, телеги, фуры, в городе заметно прибавилось прохожих и всадников, поднялись шторы в окнах барских домов, раскрылись двери подъездов. Двор возвратился в столицу империи.
Сумароков, возбужденно переживший впервые радость отцовства, — у него родилась дочь, нареченная Екатериной, — на несколько дней был захвачен сутолокой приезда, узнаванием новостей, встречами сослуживцев.
Политическое известие было одно: великая княгиня беременна, чувствует себя хорошо, и есть надежда, что доносит ребенка, а не выкинет, как уже дважды случалось. Если будет мальчик, престолонаследие в России можно полагать обеспеченным. На ухо непосвященным называли имя отца — Сергей Салтыков.
Эта весть не была для Сумарокова неожиданной. Гораздо важнее оказались новости о Ломоносове: по его проекту в Москве учреждается университет, а в Петербурге Академия наук приступит к изданию журнала. Иван Иванович Шувалов ломоносовские выдумки одобряет и взносит к императрице, заручаясь ее согласием.
Журнал — это было то, чего не хватало Сумарокову. Пьесы его смотрел зритель, песни в печати не нуждались, их запоминали с голоса, а стихотворения и притчи без типографского станка рисковали остаться в безвестности. Ныне им открывается выход на страницы журнала, если не поставит препон Ломоносов. Сумароков знал, что профессор его песни осуждает по той причине, что не дело поэта забавляться пустяками на утеху щеголих и модных молодых людей — петиметров. Верно, одни лишь песни славы творцу не принесут, но ведь Сумароков и не ищет ее в стихотворных безделках. Он сочиняет трагедии, пьесы его показуют величие разума и учат людей поступать, как велит их должность. И он ставит на ноги русский театр. Если бы не писал Сумароков, играть актерам было бы нечего, это все знают.
Разумовский выслушал подробный доклад Сумарокова, распоряжения утвердил, а копииста Кружевникова, доносившего на писаря поручика Беляева, за многие его непотребства и непорядки приказал из лейб-компании выключить и послать солдатом в армейские полки.
— Что с кадетским театром делать, Алексей Григорьевич? — спросил Сумароков. — Я чаю, придворная контора потребует, чтобы начинали представления, а мне, право, нет охоты ей покоряться. Ярославские комедианты и певчие учатся в корпусе, надо им хоть самое сокращенное понятие о науках в головы вложить, да и мне с ними заняться, прежде чем на сцену пускать. А начнем репетировать новое — ученье погубим.
Разумовский ответил не сразу:
— О театре спроси не у меня, а у кого — догадайся.
Он гулко залаял и взглянул на Сумарокова.
— Гавкать еще, либо хватит?
Сумароков засмеялся, поняв, что Разумовский не хочет называть Ивана Ивановича Шувалова. Он знал эпизод, который послужил поводом для такой шифровки. Великий князь подарил Екатерине английского пуделя, названного хозяйкой Иваном Ивановичем. Это была презабавная собачка. Она ходила на задних лапках, ела за столом из своего прибора, фрейлины шили ей платья, одевали и причесывали на разные манеры. Четвероногий Иван Иванович тоже приобрел популярность. Слух о нем дошел до императрицы и распространился по городу, как всегда в преувеличенном виде. Говорили, что молодые дамы, неприятельницы Шувалова, завели себе каждая по белому пуделю, в насмешку именуют их Иван Иванычами и наряжают в светлые платья, потому что настоящий Иван Иванович был охотник до белых и палевых костюмов.
Екатерине пришлось отвечать государыне, что пудель зовется так по имени истопника, смотревшего за печью в ее комнате, что камергер Шувалов вовсе ни при чем и других пуделей с подобной кличкой не существует. Елизавета Петровна осудила неприличную шутку и приказала переименовать собаку. Более строгие меры могли поставить в смешное положение и Шувалова и его покровительницу, что она сумела понять.