Забытая жизнь (СИ)

Медленно подойти, тонкость запястий в руки и за спину, вплотную придвинуться, подбородок как можно ближе и, по возможности, не дышать. Блуждать глазами голодными по дьявольски привлекательным выточкам, наслаждаться испугом, ею, замершей в ожидании ласки, вдыхать ее, настойчивым языком раскрывая губы, съедать остатки сомнений нетерпящим отлагательств властным горячим ртом. Назад запрокинуть голову, отведать тонкую шею, уши, заманчивые ключицы, нетерпеливо стянуть на пол. Она чуть заметно сопротивляется, слабо ругается, часто дышит, хочет, но закрывается, вцепляясь белыми кистями в мятый льняной подол. Улыбкой отметить ее старания, погладить лопатки, оставить чулки, стащить кружевные тряпки и платье с плеч. Найти ладонью чуть ассиметричную грудь и лечь на нее скорее, не в силах сдержаться — лечь! Врасти в нее бедрами, двигаться сбивчивым тактом, сумбурным ритмом, мерить ею углы, огибать исступленной спинкой резные диваны и стулья, роскошные кресла. Швырнуть на кровать, пальцами правой — в волосы, левой — внутрь, туда, где давно уже влажно ждут — им здесь самое место. Она изовьется петлей, глубоко задышит: змеится, шипит, ненавидит, невероятно щедра на густые проклятья. Выждать слегка, продолжать: впивается в плечи, хватает воздух, натягивается струной, скулит и вздымается, выливается, исступленно комкая платье…

Сделать ее своей.

А после трогать кончиком языка, касаться, будить в ней остатки львицы, воюющей с жаждой страсти самозабвенно, рьяно. Смеяться, лениво отбросив груду демонстративных пощечин, прижать к себе, бедра по разным углам, опрокинуть на фортепьяно.

И вновь делать ее своей.

Твои глаза — холодная река.

На глубине разбиты полюса.

Я по ней плыву, но, кажется, тону.

Спасая душу грешную свою.

Молю тебя одну, тебя одну, тебя одну.

Твои глаза пусты, когда со мной.

Но только я кричу тебе: «Постой!»

Там, на берегу, я погружусь во мглу.

Спасая душу грешную свою.

Я не знаю, что тебе дороже: любовь или обман!

Я не знаю, что спасти нас сможет; и на душе туман.

Я не знаю, кто из них главнее; ответь мне вновь и вновь.

Только сердце бьётся всё слабее, а мне нужна любовь!

Июль 1995 года.

Но время шло, мои признания Анри лишь отшвыривала. Но в последний день Турнира Трех волшебников я смог растопить ее сердце, хотя бы на мгновение ее каменная стена рухнула.

Я видел, как ей больно слышать от меня эти слова, она пыталась остановить меня, но я не давал и слова сказать.

Возможно, это был единственный выход забыть свои чувства к Лили, я подозревал, что каким-то образом Анри узнала об этом и так резко отреагировала.

Да, я тогда и напал на нее, но другого выхода я тогда не видел, мне нужно было открыть свои чувства ей. Ведь только тогда она была такой слабой и растерянной, надеюсь, она мне простила это.

Я тогда опять увидел перед собой ту маленькую девочку, и мои чувства, которые я так долго старался скрывать, вырвались наружу. Я стал целовать ее, успокаивать, мне так хотелось ее защитить, спрятать ото всех и никому не отдавать.

Смейся сколько хочешь, но мне хотелось бы заботиться о тебе, баловать тебя, делать все, чтобы ты ни пожелала. Я хотел жениться на тебе, быть тебе защитой, дать тебе возможность делать все, что пожелаешь, лишь бы ты была счастлива. Тебе пришлось столько вытерпеть. Никто лучше меня не понимал, через что ты прошла, и мне хотелось сделать так, чтобы ты перестала бороться, а чтобы я боролся вместо тебя. Мне хотелось, чтобы ты играла, как дитя. Потому что ты и есть дитя — храброе, испуганное, упрямое дитя. По-моему, ты так и осталась ребенком. Ведь только ребёнок может быть таким упорным и таким бесчувственным.

И на что я тогда надеялся? Не знаю.

Я не знаю, не могу понять своими уязвленными чувствами, зачем ты мучишь меня, истязаешь и надрываешь уже и так хриплые струны моей любви, давно готовые затихнуть навсегда.

Зачем ты так жестока?

Ведь единственное, чем я мог причинить тебе неудобство или странность, так это тем, что безумно любил тебя. До страсти, до исступления, до отречения.

А тебе доставляет удовольствие от бесчувственности к самому имени моему, так явно обижать меня. Но и в этом невозможно упрекнуть тебя, ведь я сам кинулся в такую жизнь, где поклонялся идолу.