Забытое время

Шейла вздохнула, посмотрела на него устало, насмешливо, укоризненно. Словно уже в ту минуту понимала, что он никогда не закончит, что у них больше не родится детей, что она до конца дней своих проживет в тени его одержимости и в конце концов ей останется лишь тоже ей поддаться.

И Андерсон ведь до сих пор не закончил, правда?

Его умственные способности подорваны, и все равно он движется вперед. Выкинул протокол к чертям собачьим. На чем настояла эта женщина — та, чье имя сейчас от него сбежало.

Дверь номера она открыла мгновенно, едва Андерсон робко постучал. Со вчерашнего дня не переодевалась, лицо в утреннем свете пепельное.

— Ночь была тяжелая, — сухо пояснила она.

Андерсон протянул ей все, что распечатал в администрации мотеля, все результаты своих изысканий — изысканий, в результате которых обнаружился пропавший ребенок по имени Томми Крофорд, проживавший на Эшвилл-роуд.

— Да вы издеваетесь, — сказала она, сообразив, что он ей принес. Однако бумаги взяла и просмотрела. Ноа крепко спал на соседней кровати. — Вы думаете, это и есть предыдущее воплощение, — наконец произнесла она.

— Именно так.

Она то брала распечатки, то снова откладывала.

— Бывает, что люди перевоплощаются в другой расе или культуре, — стараясь не выдать своего пыла, вполголоса заговорил Андерсон. — Масса случаев в Индии — дети вспоминали жизнь, где принадлежали к другой касте. А некоторые бирманские дети рассказывали, как в прошлой жизни были японскими солдатами и погибли в Бирме во Вторую мировую.

— Так. Если мы соглашаемся… — (Во взгляде ее — предостережение.) — Если мы едем в Огайо…

Сердце у Андерсона екнуло. Он ничего не мог с собой поделать.

— Да?

— Мы едем сейчас. Сегодня.

— Так дела не делаются, — рассудительно возразил Андерсон. — Сначала надо связаться с родными. Электронное письмо написать или бумажное. Нельзя взять и явиться к ним на порог.

Если по правде, на порог он являлся — в Азии, когда у семьи предыдущего воплощения не было телефона и с нею никак не получалось связаться. Но Азия — это тебе не Америка, в Азии людям, как правило, хотя бы любопытно было поговорить с Андерсоном.

— Нет, именно так мы и поступим, — сказала она. — Я не стану терзать понапрасну еще одну горюющую мать. Второй раз я этого не перенесу. Сначала мы убедимся, что не ошиблись. Если Ноа ничего там не вспомнит, мы развернемся и уедем домой, а они даже не узнают.

Его спокойствие улетучивалось. Да это она над ним издевается.

— Лучше сначала связаться с родными.

— Я еду, а вы как хотите. Я лечу первым же рейсом.

— Это будет опрометчиво.

— Ну и пускай. Я не потащу Ноа домой, чтобы потом все это начинать заново. Так что сейчас или никогда. И если мы поедем… — Она села на кровати очень прямо. — Вы об этом писать не будете. Вы поняли меня? Это ради моего сына, а не ради вашего наследия.

Андерсон еле выдавил улыбку. Он ужасно устал.

— Да катись оно, мое наследие.

Его наследие — о, он питал большие надежды, но не очень-то преуспел. Многого так и не выяснил. Почему некоторые дети рождаются с воспоминаниями о прошлых жизнях, а их тела несут на себе отметины прошлых травм? Связано ли это (наверняка же — как иначе?) с тем, что семьдесят процентов этих прошлых жизней закончились насильственной смертью? Если сознание выживает после смерти — а Андерсон это доказал, — как сей факт согласуется с тем, что поняли Макс Планк и квантовые физики: что события не происходят, если не наблюдаются, и потому сознание фундаментально, а материя — его производная? Следует ли отсюда, что мир — сон и жизни, как сны, перетекают друг в друга? И возможно ли тогда, что некоторые из нас — как эти дети — пробудились слишком резко и теперь тоскуют по грезе?

Голубое небо за иллюминатором утекало в бесконечность. Андерсон столько всего мечтал изучить глубже. Хотел постичь саму природу реальности. Хотел дописать книгу. Но рассудок его расстроен, и теперь Андерсон хочет лишь помочь одному-единственному ребенку.

Он посмотрел на мальчика — тот привалился к нему, телом придавил ему предплечье. Вроде ребенок как ребенок, трогательно спит. Он и есть ребенок как ребенок.

— Вы ему нравитесь, — заметила женщина.

— И мне Томми нравится. Очень.

Она резко ахнула.

— Ноа.

— Что?

— Его зовут Ноа.

Ну конечно.

— Пожалуйста, простите. Не знаю, как это вышло.

Джерри. Джерри. Соберись.

Она побледнела.

— Простите. Я немножко устал…

— Ничего страшного, — сказала она. Но отвернулась и прикусила губу.

Ноа. Томми. Все сводится к именам, да? К доказательствам того, что такой-то человек был таким-то человеком, а не каким-то другим. И если они теряются, имена, — когда они теряются, — если остается лишь один расплывчатый человеческий поток, словно облачная гряда в небесах, — что тогда?

Надо постараться. Держать имена под рукой. Ноа, Томми. Андерсон скатает их в трубочку, заткнет ими трещины, что открылись в сознании, — так люди запихивают записки с желаниями в щели между камнями Стены Плача.

Вдвоем с женщиной они посмотрели на спящего мальчика.

— Вы же понимаете, что я ничего не могу обещать, — прошептал Андерсон.

— Разумеется.