Забытые

14 июня я взял велосипед, тогда я был мальчишка, был дурак.
В квартале богачей не водится собак.
Нет даже и кота!
Они в Бастилии все, да.

Все жадно глазеют на бошей,

На девиц, старых дев, малышей и гаврошей[53].

Победители по улицам шатаются,

Кто-то кричит, кто-то им улыбается.

Какая-то старуха не молчит,

Всем без разбору говорит:
«Ах, до чего же хороши! Какие лошади!
Какие пушки! Посмотри!»

Губы намазаны помадой, все ногами топает.

А я ей говорю, когда им хлопает:
«Эй ты, старушка, не кричи!
Там парни умирают сотнями. Молчи».

9

– Скажи, как понять, что ты полюбила?

Лиза медленно затягивается сигаретой, затем протягивает ее Еве. Окурок еле тлеет: осталось мало табака, и женщины делятся им, сидя возле барака и любуясь лучами заходящего солнца, падающими на лагерь.

– То, что ты задаешь этот вопрос, уже кое-что значит, моя дорогая, – улыбается Ева, лукаво поглядывая на подругу.

– Не смотри на меня так. Мне кажется, что ты меня осудишь. Я действительно хочу знать, каковы признаки влюбленности, вот и все.

– Ты никогда…

– Нет, никогда. Я хотела, чтобы все было по-настоящему, чтобы чувство было сильным, чтобы оно стало для меня незаменимым, поэтому и предпочитаю ждать, но не разменивать свою мечту. Я так на это надеюсь, что не хочу ошибиться. А вдруг окажется, что он не тот, о ком я мечтала? Вдруг изменится, превратится в чудовище? Вдруг он завладеет моим сердцем, а потом разобьет его? Некоторые мужчины сначала открывают перед тобой дверь, а потом ведут себя как настоящие варвары, пытаясь сделать из тебя узницу. Вдруг я ему отдамся, а он лишь посмеется надо мной?.. Не думаю, что смогла бы это пережить.

– Я не могу пообещать тебе, что этого не произойдет. Это риск, на который нужно пойти, если хочешь любить. Испанцы говорят: «Donde hay amor, hay dolor», – где любовь, там и боль. Но когда мне становится страшно, когда моя любовь превращается в печаль, когда тревога не дает мне покоя, я говорю себе фразу, которая меня успокаивает: все могло бы быть и хуже.

– Ты думала о том, что нас окружает?

Ряды бараков и колючей проволоки придают лагерю в полутьме какой-то нереальный, фантастический вид; то тут, то там появляются небольшие струйки дыма.

– Да, разумом я понимаю, что нам, возможно, никогда отсюда не выбраться, но сердце говорит мне, что, пока я люблю, я жива. Оставь свои страхи и расскажи, о чем говорит тебе твое сердце.

– Что до встречи с ним я везде чувствовала себя ненужной. Не знала, зачем живу. Сердце требовалось мне только для того, чтобы перекачивать кровь, рот – чтобы говорить, живот – чтобы переваривать пищу, а моя грудь… была никому не нужна. Каждый орган выполнял свои физиологические функции. Я была одна, сама по себе, никто не мог причинить мне боль, и это было замечательно. Но теперь я чувствую себя так, словно заключена в тюрьму, где я одновременно узница и надзиратель. Понимаешь? Теперь мое тело предназначено для чего-то другого, я это чувствую. Губы жаждут поцелуев, грудь – нежных прикосновений, сердце хочет любить, а чрево… Оно больше не желает пустовать. Любовь свила там гнездо. И мне хочется стучать кулаками в стены этой тюрьмы, но я боюсь пораниться. Потому что я уже пропала: внутри у меня что-то разбилось.

Горячность, с которой Лиза все это произносит, удивляет Еву, которая считала свою подругу спокойной уравновешенной девушкой.

– Не бойся сделать ошибку – никто тебя не осудит. Не бойся пораниться – ты сможешь исцелиться. Ты слышала об искусстве, которое японцы называют Kintsugi?

Лиза пожимает плечами, по щекам у нее текут слезы.

– В книге о Востоке, которая была в библиотеке у моего отца, я прочитала, что в Японии, когда бьется посуда, ее, вместо того чтобы выбросить, склеивают лаком, посыпанным золотом, чтобы трещина выглядела красиво. Это называется «спайка золотом». Выходит, на посуде остается ее история. И чем больше в ней трещин, тем выше она ценится, ведь золото протекает по ней щедрой полноводной рекой.

– У меня никогда не будет столько золота, чтобы я могла себя починить…

– Но с тобой буду я. Я тебе помогу.

– Откуда ты знаешь, что Луи – любовь всей твоей жизни?