Забытые

Эй ты, в берете, да-да-да,
Хочешь взять в жены навсегда?
Тогда готовься хоть куда,
Я не подарок, да!

Эй ты, в берете, да-да-да,

Ты знаешь, я ведь девка нечиста,
Себя уже я отдала,
Я – стыд и срам всего двора.

Эй ты, в своем берете, да-да-да,

Отбрось-ка космы, ты, балда,
Ах-ох, какая красота!
Будешь со мною всегда.

Что, мне и правда выйти за тебя?

Одет ты как кинозвезда,
Хвалит тебя вся слобода,
Но вот в кармане у тебя – дыра.

Постой, берет, не уходи!

Пока я тут, в твоих руках,
Не буду погрязать в грехах,
А про другое – помолчи! Не уходи!

Женщины переглядываются: это не совсем то, что они хотели бы сказать мужчинам.

– Откуда ты знаешь эту песню? Я никогда ее не слышала!

– Это французская песня, мадам Ева, и придумала ее я. Мне тяжело поддерживать беседу с мужчинами: постоянно кажется, что я говорю что-то не то, поэтому в песне я выразила все, что мне хотелось бы им сказать.

По ту сторону ограждения слышны громкие аплодисменты и крики «браво»: овации, достойные известных парижских певиц! Сюзанна умеет петь, это уж точно! Голос у нее хрипловатый, но в нем есть нечто особенное. Восторг мужчин придает женщинам храбрости и приносит утешение. К ним приближается главный надсмотрщик Грюмо, его плащ развевается на ветру. Пробил час отбоя, и это касается всех.

– Ох уж эти женщины, все они шлюхи! Все до единой! – кричит Грюмо, нервно расхаживая по коридору, словно петух с поднятым гребешком.

Каждый раз, напиваясь, он толкает дверь барака номер двадцать пять, держа в руке свечу. Он тянет за волосы молодую темноволосую женщину со стрижкой каре, которая пошла с ним в первый вечер. Грюмо даже не удосужился дать ей новую одежду. Ее голые ноги скользят по земле, грязь проникает в ранки на ее несчастных коленях. При свете лампочки, висящей на потолке, можно разглядеть черты ее лица, синяк под правым глазом, рассеченную губу, похожую на переспелый фрукт, с которым забавлялся ребенок, сжимая пальцами, чтобы оставить отпечаток.

Грюмо хватает за руку старую польку Дагмару; ее волосы спрятаны под широким платком.

– Как называют шлюх на вашем жидовском языке?

– Женщины.

Грюмо бьет ее тростью по лицу.

– Khorz, – шипит Дагмара низким голосом, стыдясь своей слабости, но она уже не в том возрасте, чтобы тягаться с этим палачом.

– Все вы khorz! Только на это и годитесь! А ты, коммунистка, больше не хочешь распевать «Интернационал»? Что, забыла слова? Давай, пой! Пой, тебе говорят, или я дам тебе хороший повод заткнуться!

Он еще и еще раз бьет по лицу бедную женщину, которая пока что не нашла в бараке подруг. У нее климакс, и неизбежность его наступления мучает остальных «нежелательных». Одно лишь присутствие Дагмары напоминает женщинам о том, что они еще не рожали. Надежда на то, что они еще могут забеременеть, помогает им выжить.

Пользуясь тем, что Грюмо отвлекся, Ева босиком выскакивает из барака. Комок в горле мешает ей закричать. Все это время она молча переносила свое положение, но теперь ее терпение лопается, как лампочка перед дверью Даверня. Ева не кричит, она вопит. И поскольку Давернь держит узниц в грязи, она поднимает с земли первый попавшийся камешек, окунает его в лужу и бросает в окно с криком:

– Выходите! Немедленно выходите!

С тех пор как немцы вошли в Париж, Давернь лишился сна. Он лежит на кровати, уставившись в потолок и слушая передачи Парижского радио. Женские голоса и смех из столичного кабаре немного заглушают боль, которую он испытывает, думая об уничтоженном мире. Пока на Монмартре веселятся по ночам, Париж жив.

Мысль о том, что нацистский флаг повешен во всю длину на Эйфелевой башне, кажется коменданту невыносимой. Он подпрыгивает в своей униформе, внезапно ставшей слишком тесной. Давернь сражался в победоносной армии и никогда не допускал возможности поражения. Слухи о приближающемся тайном перемирии пошатнули его веру в армию, цель которой – служить и защищать. Как можно служить своей стране, если она сдалась на милость победителя? Что защищать, если прежней жизни больше не существует? Давернь получил приказ из Парижа: продолжать выполнять свои обязанности, удерживая узников в страхе и нужде. Быть опорой для Франции даже среди гор, где о нем забыли генералы. Поддерживать иллюзию, что он – один из победителей.

– Вы жалуетесь на Грюмеля? А может быть, он прав? Ведь я слышал, что мужчины регулярно ходят в ваш блок, – холодно отвечает комендант Еве.