Забытые

Его левая рука поддерживает мою голову, а правая обнимает.

Говорю вам, дочери Иерусалима: не будите любовь, не ищите любовь, пока она не пришла.

Ева играет последние аккорды. Зрители кричат «бис», ведь они прежде не видели ничего подобного. Выступление окончено. Четыре женщины берутся за руки, чтобы поклониться публике и перевернуть эту безумную страницу в летописи французского концентрационного лагеря:

Коль не смогли вас позабавить,
Легко вам будет все исправить:
Представьте, будто вы заснули
И перед вами сны мелькнули.

И вот плохому представленью,

Как бы пустому сновиденью,
Вы окажите снисхожденье.
Мы будем благодарны ввек.

Десять часов – время отбоя. Квартету аплодируют даже в темноте, стоя, забыв о больных ногах и ревматизме. В бараке медпункта тоже гаснет свет. Но глаза Сильты, устремленные в потолок, широко открыты. Она старается не моргать. Если она закроет глаза хотя бы на секунду, ее поглотит ночь и у нее не будет сил на то, чтобы снова их открыть. Ее легкие – пленники слишком узкой грудной клетки, не позволяющей воздуху циркулировать. Неподвижной тени, вытянувшейся на полу, удавалось не сползти с тюфяка, пока аплодисменты вдалеке не стихнут. Теперь жизнь покидает Сильту. Эльсбет, вернувшись к пациентке, застает ее на полу с широко открытыми глазами. Сильта выиграла в этой борьбе, борьбе, начатой шесть десятилетий назад, во время которой она смотрела в лицо жизни, войне и смерти. Эльсбет торопливо возвращается в «Голубое кабаре»; она не может сообщить о случившемся коменданту, ведь это вызовет панику и гости разбегутся. Испанцы знают, что нужно делать.

Лиза кланяется публике, не сводя глаз с Эрнесто, знаками показывающего ей, чтобы она подождала его за импровизированными кулисами. Пока ей ни о чем не известно, несправедливость судьбы будет мучить ее немного меньше. Эрнесто следует за Эльсбет. Он подходит к Сильте, берет осколок стекла и подносит к ее ноздрям. Она не дышит. Эрнесто зовет Педро, и они вместе снимают с Сильты одеяла, осторожно, как будто боясь разбудить спящего ребенка. Одно из одеял мужчины стелют на землю, на него кладут тело, другим одеялом укрывают покойную с ног до головы. Затем берутся за края и тащат ее, будто пара лошадей, впряженная в повозку без колес. Они движутся по центральной аллее, оставляя после себя пыльный след. Сильту проносят через весь лагерь. Лампа должна погаснуть, чтобы запылала заря. Да здравствует день, пусть умирает ночь!

9

Утром 22 июня ветер развеял пыль. Начался новый день. Лиза лежит в платье невесты, сшитом Сильтой: вчера у нее не было мужества его снять. Эрнесто не пришел на встречу. Выйдя после представления из барака, на центральной дороге, освещенной луной, Лиза заметила чью-то обувь. Это был сапожок из темной кожи, расшитый красным орнаментом. Сознание Лизы прояснилось. Она вспомнила о русских котах[72], которые скрипят при каждом шаге благодаря пластине из березовой коры, вставленной в подошву, но ей нужно было увидеть все своими глазами. От дизентерии умирает по четыре человека в день. Блоки защищают узников от жестокой реальности, но теперь Лиза задумывается: куда девают тела? Она молча встает и выходит из барака до подъема, воспользовавшись своим пропуском. Лагерь кажется Лизе бесконечным, она начинает бояться, что у нее не хватит сил пересечь его пешком. Дойдя наконец до края, она увидела позади карцера огромную территорию, закрытую стеной, за которой не видно крыш бараков. Земля там во многих местах перекопана, на ней большое количество маленьких холмиков. Какой-то человек орудует лопатой. Издалека можно подумать, будто он возделывает землю. Лиза понимает, что оказалась на лагерном кладбище.

Перед ней лежат сотни таких холмиков. Над ними нет табличек: ужас хранится в тайне. Мужчина, повернувшись к Лизе спиной, торопится закончить до наступления утра… Наконец он останавливается, выпрямляется и поворачивается к ней лицом. Это Эрнесто! Впервые со дня их знакомства ему стыдно за себя. Он добровольно записался в могильщики – за такую работу платят пару франков. Это больше, чем Эрнесто получает за свои рисунки; на эти деньги он покупает еду для Лизы. Но ему хотелось скрыть это занятие от взглядов живых.