Забытые

Пробил час, когда голодный лев рычит,
Когда волк воет на луну,
Пока пахарь сопит,
Обессиленный своей работой.
Теперь истлевшие угли догорают в очаге;
Сова, испуская свой зловещий крик,
Призывает несчастья и боль,
Память о похоронном саване.
Вот ночное время,
Когда могилы все разрушены
И тени каждой души блуждают
По дорогам кладбища.
А мы, феи, порхаем
Возле повозки Гекаты[71]

,Избегая лучей солнца,
И, следуя за тенью, как за мечтой,
Мы резвимся. Ни одно существо
Не побеспокоит больше этот священный храм.
Меня отправили вперед с метлой,
Чтобы вымести всю пыль за дверь.

Этой песней, которую Сюзанне каким-то чудом удалось запомнить, начинается выступление «Голубого кабаре». Эрнесто сидит прямо, не шевелясь, Педро, устроившийся посредине, старается ничего не упустить. Ева садится за рояль и принимается наигрывать канкан, ставший символом Парижа. Из-за нехватки средств они не смогли распечатать и распространить среди гостей программу, но Ева старалась следовать привычному для кабаре порядку выступлений. Сначала – легкие песенки, для того чтобы публика немного развеселилась, затем – «Сон в летнюю ночь», музыка, которая должна затронуть души. Сюзанна трижды выходит на сцену, стуча своими сабо, отчего, кажется, трясутся стены, и не только в бараке, но и по всему лагерю, где сотни узников прижимаются к окнам своих бараков.

Первым номером выступает трио. Ева играет и поет, Лиза подпевает ей, стоя в центре импровизированной сцены, справа поет и танцует, энергично двигая бедрами, Сюзанна.

Свобода, ты нас предала:
У нас решетка и барак,
Нас держат в Гюрсе, как собак,
Нас, беженцев со всего мира.

Без родины и без судьбы,

Одно есть сердце в груди.
Считает дни оно в уме
В этой ужаснейшей тюрьме.

Мы ведь не сделали плохого ничего,

Хозяйками простыми были.
Нас стали в чем-то упрекать,
Себя не можем оправдать,
Что называется – чужие!

И, как вы видите,

Мы знаем много языков.
Неужели этого мало, чтобы понять нас
И жить в мире без войны?

Над нами властвует Закон Святой Решетки,

Питаемся хлеба кусками,
Мы вытираемся руками
И развлекаемся с мышами.

Все мировые цирки

Нас будут зазывать.
Теперь мы свободны…
От безработицы!

Зрители растеряны. У коменданта Даверня, для которого было делом чести позволить узницам выступать без цензуры, под униформой стекают крупные капли пота. Ева знает: если французов не тронет судьба «нежелательных», то встряхнуть их может только одно – ненависть к бошам. Она делает Сюзанне знак, и та начинает исполнять песню собственного сочинения, «Кики-бош»: