Забытые боги

Чай я пил, сидя на крылечке. Крепкий, с сахаром, заваренный по-японскому рецепту — в согретой кипятком чашке, хорошо настоянный. Не-то-ро-пли-во заваренный, священнодействуя. Еще не чифир, но все же. Действует он на меня, как кофе: поднимает, но не так резко и держит "наверху" дольше, и мягко потом отпускает.

"Владею днем моим, — вспомнилось, — с порядком дружен ум; Учусь удерживать вниманье долгих дум…"

Нет, "долгих дум" пока нет. Есть куча всяких прекрасных мелких забот. Коротких дел, которые тешат весь мой организм.

Я допил чай, поставил чашку с черным слоем заварки на дне на крыльцо и медленно пошагал к лугу.

Поводырь

Что бы я о себе ни воображал, я человек подневольный. Я подчиняюсь какому-то сволочному внутреннему центрику, который руководит всеми моими движениями и передвижениями, моими помыслами, моим вниманием — я замечаю в окружающем мире то, что нравится ему. Он, этот центрик, Поводырь.

Сколько я ни встречал разных авторитетов, сколько мне ни внушали разных доктрин и религий, сколько ни пытались меня учить своему, я выбирал и вбирал в себя только то, на что указывал невидимым перстом Поводырь*.

Он есть, конечно, у каждого, поводырь, и называется он многими учеными и не учеными словами: характер, нрав-норов, совокупность душевных свойств, склад ума, личность… Я, конечно, и раньше знал о своем Поводыре, но здесь, в лесу, рядом с лугом, где я поселился, он, изрядно, должно быть, мохнатый мужик (вроде Григория Распутина) стал во мне вырастать.

Вот сейчас он послал меня к лугу, и я пошел.

Луг, первородный, начала июня луг, цветущий, душистый, скатерть-самобранка, гудящая пчелами и шмелями…

Нет никого без песен;

пчелами поют

на лугу цветы.

На таком лугу, ежели ты праздный, поневоле уходишь в созерцание — и прочь, прочь всё, чем не так давно была полна

голова!

Посылаю сигнал

Вот и ходил я по лугу, трогая цветы, иные из которых были мне по пояс; сердил, бездельный, пчел, чья каждая минута лета была на счету; снял наконец с небольшого куста цветущего шиповника жука бронзовку, подивился в сотый раз новыгодней игрушки цвету его надкрыльев, давших имя жуку… Спугнул птицу с гнезда, рызыскал его в траве, разглядел в нем, уютнейшем в мире, пяток пестрых яичек…

Узнавал с детства знакомые травы: розовую, всего лишь пятилепестковую гвоздику, высоченный коровяк, похожий на напольную лампу, который и зовут за это Царской, Барской Свечой, Дивиной, а за густо мохнатые листья понизу — медвежьим ухом… Порадовался крупной, как в детстве, ромашке… Синеголовник увидел, что в букете сухих цветов в мастерской художника не потеряет цвета, золотые кисти зверобоя, пижму с ее набором желтых пуговок, величественный козлобородник, в котором нет ничего от козлиной

бороды, вьющийся понизу мышиный горошек, желтенькую лапчатку на самой земле, синие островки ирисов (касатиков, петушков) и хвощ поближе к мочажине.

Обойдя луг вдоль и поперек, я подошел к деревьям леса, выбрал дерево, сел лицом к лугу, прислонившись к стволу…

Сидел и сидел, бездумно глядя прямо перед собой.

— Цветы, — проговорил я вдруг (не то, чтобы сказал, а само собой выговорилось; может быть, мой Поводырь ткнул меня в бок, а то и брякнул за меня), — вы, пчелы и шмели. Мне нужна женщина!

Молния не сверкнула, гром не грянул, и аварии на шоссе не случилось, и Господь не предстал передо мной в белом халате и со скальпелем в руке, дабы тут же вырезать у меня седьмое ребро, и ветка в лесу не упала, только одинокая пчела, пролетая мимо, сделала круг надо мной, учуя, должно быть, аромат чая с сахаром на моих усах, а может, обследуя новый объект, похоже, древесного происхождения — на предмет улья-колоды.

Да, конечно, ничего не произошло после озвученного мною откровения в этой дивной исповедальне, хотя мне и показалось, что я не просто сотряс воздух. Мне показалось — мистическим краем моего сознания я подумал, — что только что послал в пространство сигнал, как другие живые существа посылают феромоны, которые так или иначе уловятся тем (той), кому они предназначены.

Я посидел еще какое-то время, бездумно обшаривая глазами луг, по которому ходили плавные волны безветренного дня. Посидел, поднялся и пошел к дому, не зная еще, что буду делать сегодня.

* Здесь приведу прекрасную иллюстрацию к затронутой теме. "Николай Александрович никогда не обдумывал заранее ни слов своих, ни поступков. Он намечал только главное направление, предоставляя все остальное наитию, которое придет в нужную минуту" А.Н. Толстой.

Чем, скажите, не Поводырь Толстовское наитие?

Тропинка

Да, вот что — схожу-ка я все-таки к ручью, у меня ведь кончилась вода. Там я обещался вырыть ямку. Пойду, пойду к ручью, наберу пока что воды и покумекаю насчет ямки, где ее рыть и как…

Я взял черную сумку с пустой десятилитровой бутылью, кружку, закинул сумку за спину и двинулся в лес. Попробуем заварить чай водицей из моего родника.