Забытые боги

Теперь, имея эту зацепку, можно двигаться дальше. Еще десяток шагов — и ручей. Густая подвижная листва деревьев наверху пропускает — тут-там, там-тут — солнце к бегущей воде. Тонкие лучики простреливают весь видимый ручей — вода искрит, вспыхивает, играет, звенит. Я перешагнул его и подошел к дубу. Сел, привалился спиной к могучему стволу.

Принуждение… Первое и самое сильное — армия.

О-о, сколько было всего за четыре года!

Из армии я вышел с жесткими выводами. Глупость там, и хамство, и невежество, и властолюбие, и безграмотность, были надежно защищены мундиром, погонами, и не скрывались, не прятались, не притворялись — наоборот, праздновали свою безнаказанность и неприступность — перед приямоугольником строя, окаменевшего по стойке "смирно".

Одни к армии приспосабливаются, другие навсегда получают заряд сопротивления, который армейские психологи называют "внутренним". Я этот заряд получил.

И с этим неудобным багажом, зарядом сопротивления, попал после института, в республиканскую партийную газету (было и лестно, и хотелось поскорей получить квартиру). И там с изумлением обнаружил своих прежних командиров — уже без погон, но с теми же полномочиями и с тем же крутым армейским нравом.

Армейская дисциплина, обогнув институт, плавно переходила в дисциплину социализма, а глашатаями ее были тогдашние газеты. Был в них "строчечный фронт", строки его стояли "свинцово-тяжело", а "заглавия (всё — Маяковский) зияюще нацелены" на каждого из нас.

Когда-то в советских календарях, на последних страницах журналов, даже в газетах печатались рисунки под призывом "Найди врага!" или "Помоги обнаружить шпиона!". На рисунке обычно было безлистое дерево, в густом сплетении ветвей которого, если всмотреться в это сплетение, можно было различить человеческий силуэт. Силуэт был, конечно, вражеский. Шпиона нужно было во что бы то ни стало разглядеть, обнаружить, выявить. Доложить Куда Следует. Даже в кроне дерева в то время скрывался враг. А как он искусно он прятался среди людей!..

А потом я сам, сопротивляясь, стал "врагом", который тоже хоронился, но не в гуще ветвей, а… в хитросплетениях книжных строчек, ну, скажем, в литературных образах, которые нельзя было трактовать напрямую, как, к примеру, листовку или прокламацию.

Эй, ручей! А не избавиться ли нам с тобой от этого наваждения?

Дзинь, дзинь! Дзинь, дзинь!.. Как хочешь, как хочешь!..

"…Бухта, и в ней множество парусных кораблей. Они изящны и стройны, как лани, замершие в испуге от случайного звука поблизости. Сейчас они сорвутся и унесутся в море, растают в его синеве…"

Цензор советского времени, наверно, пропускал эти картинки в моей книжке-сказке "Здесь ключ от города", считая их не более, чем лирическим всплеском, на которые горазды русские литераторы, или трудно разъяснимым поэтическим образом. Образ-то он, конечно, образ, да только что в нем?

"…Безветрие. Ветра нет; его нет давно; ветра заждались. Корабли бездействуют. Паруса их повисли. Созданные для бега, для движения, для борьбы с морем и победы над ним, созданные как подобие несущейся навстречу волны или достойного ей соперника, в безветрие они кажутся ненужными, даже нелепыми, прихотью чьей-то фантазии, насмешкой. Изящество, стремительность линий — к чему это?

Бухта пленила корабли, они попали в ловушку. Они здесь лебеди, чьи крылья слишком велики, чтобы ими можно было взмахнуть.

Они вызывают изумление и жалость.

На свободном куске маслянистой воды ближе к берегу пыхтит приземистый жук-буксир, таща за собой еще более приземистую баржу. Волна, пущенная буксиром, чуть качает деревянных красавцев, чуть плещет в их борта, — единственное, что осталось от всего, чем владели они.

А владели они морем, океаном — всем"…

Так я писал в Брежневское время в книжке сказок для детей и взрослых "Здесь ключ от города", и цензор, наверно, пропускал эту "лирику", ища конкретную враждебность тогдашнему строю.

…А потом подул ветер, которого "заждались" и который призывали кто как умел, веря в его благость и чисто по-человечески не думая, что будет за ним, — и ветер окреп, и стал штормом, и деревянные корабли, вышедшие в море, чтобы не быть выброшенными на берег или разбитыми о мол, разметало во все стороны… и автор расстрельного, будь он прочитан в 1937 году, образа о "безветрии" и "бухте, которая пленила корабли" (было достаточно и других, похожих по настрою, так же запрятанных среди строк), оказался унесенным тем же ветром за океан…

Он сидит сейчас, прислонившись к стволу могучего американского дуба, и, снова перестав откликаться на зов ручья, вспоминает приметы времени, из которого вышел, но не ушел.

Время капель, капающих в таз

Когда мы расставались, редактор республиканской партийной газеты длинно высунул язык и ткнул в него пальцем.

— Вот твой враг! — так объяснил он причину нашего прощания и этим же самым сказал напутственные слова.

Я оказался на улице. В прямом смысле слова — меня выкинули не только из редакции, но и из принадлежащей ей комнатушки в полразрушенном доме, где я, бездомный, проживал на птичьих правах.