Забытые боги

Мною овладело странное оцепенение, обратившее все мое внимание в слух; звон капель настолько загипнотизировал меня, что, кажется, сердце билось в его ритме. И еще казалось, что перестань они капать, и оно остановится.

Внезапно метель так ахнула в дверь, что я вздрогнул и испугался за прочность домика. Удар повторился, и я понял, что кто-то стоит за дверью.

Кто?!

Я встал, подошел к двери и без страха откинул крючок..

На порог ступил в заснеженном полушубке, раскрасневшийся от холода, улыбающийся Генка Осетров, журналист, прозывемый среди своих Крокодилом.

— Привет! — знакомый хрипловатый голос заглушил и прогнал все остальные звуки. Генка потопал ногами, сбивая снег, снял очки. Близоруко оглядел комнату. — Еле тебя отыскал. Ты что, заболел? — кивнул он на мое перевязанное горло. — Я тебе лекарство принес, — и вытащил из-за пазухи бутылку водки.

Нас связывало приятельство, не более близкое, чем с остальными, составлявшими наш круг, но Генка — один — понял, что нужно сделать в метельный и сугробистый февральский вечер.

Этот вечер и ночь я провел в его доме, где собрались все наши, их голоса отодвинули мою хибару далеко-далеко, в какой-то, скорее всего, случайно увиденный фильм, где перед тазом с мутной водой нахохлился человек с перевязанным горлом и не сводил глаз с кругов от падающих с потолка капель

Настоящий я, вчерашний и завтрашний, сидел за наскоро накрытым столом, видел развеселые лица вокруг и время от времени поднимал рюмку за то хорошее, что непременно случится уже в этом году.

Таково было чудо Генкиного стука в дверь развалюхи, затеряной у черта на куличках…

Крокодилом Гену прозывали за имя (был тогда на слуху мультфильм "Крокодил Гена"), но больше, я думаю, за то, что собирал он в своем доме людей, которые превыше других богатств ценили дружбу, и круг их долго не распадался.

…А потому, верно, всплывает то воспоминание, тот жутковатый вечер и тот стук в дверь, что в Нью Йорке, так и не дождался я ни свирепой февральской метели, заметающей окна и грозящей завалить стены, ни — и это самое печальное — неожиданного прихода в провальный день старого приятеля, что не мыслит мужского визита без традиционной бутылки водки.

И вот что еще скажу. Бог его знает, как он передается — сигнал то ли бедствия, то ли другой, но то, что он передается без электрических проводов, я знаю не только по этому случаю…

Домой я пришел, все еще слыша стук в дверь, похожий на удар вьюги, а после видя в проеме двери Генку в заснеженном полушубке.

Вот куда занесли меня мои мысли, которым названивал, как бубенец на шее почтовой лошади, колокольчик ручья.

В моем доме было очень тихо. Впрочем, когда я вошел, замурлыкал холодильник. Я намеренно стал наполнять кухню звуками: покашлял, шаркнул раз и другой подошвами, сказал чему-то: "Ну-ну", стукнул зачем-то в дверь комнаты, шумно вынул полную бутыль из шуршащей сумки, потом, крякая, вымыл руки под краном и ополоснул лицо. Запел Окуджавино: "Вы слышите: грохочут сапоги…".

После обеда прилег на диване; в наступившей тишине услышал ровное гудение машин на шоссе, сливающееся в гул. "Ходики, что ли поискать в магазине? Бывают ли еще? — подумал сонно. — Или собаку купить?"

Потом пришел вечер, я заметил это по тому, что лес стал неожиданно темнеть, хотя луг был еще светел; но и он — теперь я наблюдал за ним — угасал на глазах, оставляя из всех цветов только желтый и белый. Фиолетовые островки ирисов сливались с зеленью осок, потом исчезли розовые пятнышки гвоздик; дольше всех держался, освещая луг, коровяк, барская свеча, царский скипетр, но и он скоро стал черным силуэтом.

И вот темнота уже роится, сеется мелкой сажей, сгущая воздух, постепенно накрывая луг и дальние кусты.

Машины на хайвее давно уже включили фары и задние огни.

Я сижу на крылечке, мечтаю о трубочке с табаком; в комнате за моей спиной стоят телевизор и компьютер, но я, упрямясь, не хочу их включать. Они понесут меня по свету с той же скоростью, что машины, лучше я к ним не пойду.

Колодец

На этот раз к ручью я направился с лопатой и топориком на всякий случай. Прихватил с собой бутерброд с колбасой и сыром и небольшой термос с крепким, к какому привык, чаем.

Яму я решил выкопать метрах в пяти от родника, оставив фонтанчик из песка нетронутым. Чтобы выкопать ее, мне пришлось для начала отвести ручей в сторону. Я прорыл четрехметровой длины борозду от русла ручья до понижения земли, потом перекрыл русло большим плоским камнем, и ручей послушно повернул вправо, в борозду, трудолюбиво углубляя ее и ускоряя бег.

Копать яму было трудно из-за камней, которыми была пересыпана лесная земля, а после глина, их приходилось выковыривать, разбивать, приговаривая разные полезные для такого случая слова, крякая и ухая… Добро, что черенок лопаты был прочен, его я похвалил, помянув американцев за качество каждой вещи.

Хорошая работа, нет ни одной незадействованной мышцы. Я быстро взмок, сбросил рубаху. Отдыхая, нависал над ручьем и ополаскивался. Ну и водичку ты припас для меня, роднуля, — говорил я ручью, — ну и водичку!