Забытые боги

Мне давно уже известно: одна дорожка не похожа на другую: по этой я готов ходить в любое время, а та — как ее ни топчи, как ни старайся полюбить — не тянет к себе. Что в этом, не знаю, но что-то есть. Тропка к ручью, хоть и не была еще дорожкой из-за непротоптанности, уже звала меня. Может потому, что я сам ее торю.

Приручаю.

Паутины, заграждавшей мне путь к ручью, не было; пауки съедают ее, постаревшую от ветерков и изодранную в драках при охоте за дичью, съедают, читал я где-то, чтобы не пропадало добро. Я ступил на тропинку, ее можно было уже разглядеть в лесу по примятой траве, но больше по знакомости всего, что встречалось по дороге.

Здесь я обхожу слева дерево, непременно проводя по бугристой его коре ладонью — здороваюсь. Дальше идет зеленый островок отцветших ландышей, рядом с которым я, конечно, замедлю шаг. Потом снова поворот влево, чтобы обминуть со стороны корней полегшее давно уже дерево с сохранившейся корой, но рыхлое внутри; я попробовал было ступить на него, но нога провалилась. Минут пять я иду прямо по редкой траве, пробившей палую прошлогоднюю листву, и по побегам плюща, пока не остановлюсь перед огромной каменюкой, украшенной медалями зелено-золотистого лишайника, а внизу покрытой мхом. На верхушке камня я два раза — в солнечные дни — видел зеленую ящериц, еще одно украшение камня.

За камнем начинаются заросли папоротника; его я обхожу стороной — не хочется приминать гордые зеленые крылья.

Благословенна будь, тропинка, которую я прокладываю своими ногами! Ты все меньше занимаешь моего внимания, шаг мой становится размеренным, ты оставляешь меня наедине с самим собой, с той мыслью, которую я хочу додумать.

Башка, мышление — очень самостоятельные субъекты. "Я", говорят, находится в голове, но голова порой работает вне зависимости от "Я", которое Бог знает где расположено. Вдруг она (голова) что-то "тебе" выдает и "ты" не сразу понимаешь, откуда оно взялось. Я частенько уже пользуюсь этой экстерриториальностью мышления. Забрасываю в мозг, как в компьютер, некий вопрос, возникший в работе, и иду спать или заниматься друими делами, думать походя о том и о сем. Через некоторое время мой отшельник (может, это тот самый Поводырь?) "стучится" ко мне. "Да?" — "Вот тебе ответ". — "Ага, спасибо, посмотрю…".

А иной раз (Отшельник? Или скиталец по неведомым мирам? По Космосу? По Единому Информационному Полю?), иной раз странный этот субъект будит меня ночью: "Тут я приготовил тебе кое-что…". Я встаю, записываю. Утром примеряю ответ к недописанному тексту. "А что, интересно… Только очень уж необычно… подойдет ли?".

Я верю только в те чудеса, которые происходят в человеческой голове. Было время — в мои лет 27–30, - когда мне снились древние высокие, начавшие уже разрушаться храмы. Христианские храмы. Я никогда их не видел, я знаю это точно. Если б я был художником, по утрам зарисовывал бы их, тающих перед "мысленным взором" по мере того, как день заполнял зрение другими предметами.

Вот высокая тонкая башня (не минарет!), сильно выветрелый камень наружных стен, дожди и ветры округлили его углы, — странное на вид, непрочное уже соружение, на которое я смотрю снизу.

Откуда взяло его сознание? Кто видел его до меня? Как передал мне? И что оно означает?

Не может быть, чтобы сознание выстроило его само.

И вот еще сон. Я вхожу в другой храм, снова христианский. Истертые, белого мрамора квадраты пола, вдали почему-то черный аналой. И несколько черных фигурок молящихся; при моем появлении они медленно, гуськом удаляются, скрываются один за другим в низенькой двери слева от аналоя, оставляя меня одного.

Я запрокидываю голову, вижу высоту храма, слышу густую его тишину, сверху на меня падает пыльный солнечный луч…

Храмы снятся мне, когда я побываю в незнакомом городе, не во всяком, понятно. Полдня я хожу под впечатлением этих снов и все думаю, откуда они во мне?

Что ты, башка, за существо? И что там в тебе еще, какие чудеса запрятаны? И ведь на моих плечах сидишь…

Книжный шпион

Заросли папоротника я обхожу стороной: не хочется, повторю, приминать гордые зеленые крылья.

…нет во мне — и никогда не было — желания кого-то подавлять. И сам я всегда настороже насчет навязывания мне чьего-то влияния, вкуса, идеологии…

Стоп!

Я остановился неподалеку от ручья, звонившего в серебряный колокольчик, остановился, чтобы ухватить за хвост промелькнувшую мысль. О том, что вся моя жизнь проходила, в общем-то, под знаком сопротивления всему чуждому мне. Второй раз за день она ко мне просится.

"Прими сообщение! — сигналил Поводырь. — Требуется рассмотреть следующее за "принуждением" слово — "сопротивление". Удачи!"

Кажется, слово "принуждение" вынырнуло на поверхность из-за не до конца решенного вопроса — что же все-таки я делаю в лесу?

Принуждение… Принуждение…