Забытые герои Монпарнаса Художественный мир русско/еврейского Парижа, его спасители и хранители

У Н. С. Гончаровой (наряду с занятиями в студии Василия Шухаева и Александра Яковлева) занималась дочь Марии Самойловны Александра, в замужестве Прегель (1907–1984)³⁶¹, позже закончившая Национальную школу декоративных искусств в Париже. Большая часть ее жизни прошла в США, где она, в частности, выполнила цикл иллюстраций к Библии и Пасхальной Аггаде, подаренный ею библиотеке Иерусалимского университета.

В сентябре 1940 года Цетлины вынуждены были покинуть Францию, перебравшись вначале в столицу Португалии Лиссабон, а год спустя — в США. Мария Самойловна и после смерти мужа, которого она пережила на тридцать один год, играла большую роль в жизни эмигрантских благотворительных организаций: принимала активное участие в Политическом Красном Кресте, была членом правления Литературного фонда, потратила на благотворительность и на помощь друзьям большую часть своего когда-то значительного состояния. По свидетельству многолетнего литературного секретаря И. А. Бунина Андрея Седых (урожденный Яков Моисеевич Цвибак, 1902–1994), «личные ее потребности были очень невелики — у нее на всю жизнь сохранилась психология скромной бернской студентки»³⁶². Вообще говоря, отец Марии, Самуил Григорьевич Тумаркин (1844–1922), был известным московским ювелиром и человеком состоятельным, но ни он, ни его дочь никогда не имели привычек нуворишей. Они жили, помогая другим, десятилетиями поддерживая деятелей культуры во времена, когда пушки говорили так громко, что казалось само собой разумеющимся, что «не до муз». Они, к счастью, всегда рассуждали иначе. В отличие от большинства эмигрантов еврейского происхождения, вернувшихся в Европу после победы над нацизмом, Мария Самойловна навсегда осталась в США, побывав в Париже еще пять раз (в 1946, 1949, 1953, 1956 и 1961 годах³⁶³), но каждый раз возвращаясь обратно в Новый Свет.

III

В многотомной антологии «Евреи в культуре русского зарубежья», выпускавшейся трудами неутомимого подвижника Михаила Ароновича Пархомовского (1928–2015) и его соратников в 1992–2014 годах, об этих людях опубликованы обстоятельные статьи и подборки документов, а сам серовский портрет Марии Цетлиной помещен на обложке выпущенного в 1993 году второго тома. Это важно, прежде всего, потому, что возвращает эту семью в то бикультурное идентификационное пространство, в котором этим людям и памяти о них естественнее всего находиться. В огромной литературе о первой русской эмиграции факт иного этнического происхождения и/или вероисповедания тех или иных деятелей культуры практически всегда обходится молчанием, реализация же в Израиле проекта воссоздания еврейской государственности и ее древнего национального языка шла путем отказа от любого иного культурного и лингвистического наследия, в том числе русского. В результате этого русско-еврейская интеллигенция в эмиграции оказалась «между стульями», будучи причислена либо к деятелям исключительно русской культуры, либо к сионистам, мечтавшим о национальном возрождении в Эрец-Исраэль. Разумеется, были и такие, но и они принадлежали к обоим народам и обеим культурам, сформировав то, что Довид Кнут (урожденный Фиксман, 1900–1955) охарактеризовал как «особенный русско-еврейский воздух»; важно продолжение этой строки поэта, отнюдь не переживавшего ни по поводу недостаточности «русскости», ни в связи с тем, что этой «русскостью» была «размыта» «еврейскость»: «Блажен, кто им когда-нибудь дышал». Цетлины как раз принадлежали к числу тех, кто этим воздухом дышал всю жизнь.