НИНА.
Я сама позвоню…ВЕРА.
Неплохо… Не поеду я на состязания.НИНА.
Что ты, Верушка, операция прошла, все благополучно — поезжай…ВЕРА.
Ливень, гроза… в такую погоду ехать.НИНА.
Я бы сейчас к нему пешком пошла… Гроза! А после грозы — тишина и воздух совсем другой… Ты, Вера, всех непременно обыграй. И вернись чемпионкой.ВЕРА.
Тут от него письмо.Ищет в пальто.
НИНА.
Письмо? Ну, какая ты! Где оно, где?ВЕРА дает.
Ему лучше — он писать может…
МАТЬ.
Верушкина комната свободная… живи… нашито скоро явятся?НИНА.
Ваши? Кто? Ах, да-да… Бессердечная. Обо всех забыла, кроме себя…ВЕРА.
Ну — дадут Вите денег для цеха?НИНА.
Нет… строительство остановили на год…ВЕРА.
Опечалился он, небось?НИНА.
Да… он печальный. Очень печальный.МАТЬ.
А что мать через него печальная — ему невдомек.Входит ГОРЧАКОВА. Вся фигура ее, и лицо, и походка — полная противоположность третьему акту. Она идет, не видя и не глядя перед собой.
ГОРЧАКОВА.
Я не могу оставаться одна в такую ночь… Не расспрашивайте меня ни о чем. Дайте мне отдохнуть и прийти в себя.Садится в угол.
Не обращайте на меня внимания.
МАТЬ.
Отдыхай, Марья Алексеевна, молчи…НИНА
ВЕРА.
Исключат? А Витю? Что с Витей? Тоже… из партии?НИНА.
Пойдем, расскажу.ВЕРА и НИНА уходят.
МАТЬ
Та не отвечает. МАТЬ сидит молча, изредка грузно вздыхая.
И меня вот пришибло… Все протоколы читала — не допущу. Мы теперь хозяева. На своем поставлю, он мой нрав знает, вот, прости господи, незадача…
Входят ВИКТОР и ОТЕЦ.
ВИКТОР старается сохранить наружную бодрость, двигается излишне развязно, машет руками, но молчит и отдувается, как после тяжелой работы. ОТЕЦ серьезнее обычного.
МАТЬ увидела ВИКТОРА, сорвалась со стула, подошла, тяжело раскачиваясь, как готовясь броситься в воду.
МАТЬ.
Отдай мне мой вагон алебастру, Витя. Ты его своровал, ты его и верни… До всего я дошла, до самой последней точки распутала — это ты и есть, кого я всеми злыми словами именовала… Сын мой единственный… завтра мне докладывать надо — фамилию главного бюрократа называть — отдай мне мой вагон, Витя… Слезами изойду, сердце иссушу со стыда, а назову, коли не отдашь, при всем пленуме назову… У самой у меня руки слабые, материнские, а другие руки куда как крепко бьют… Отдай, сынок, не вводи меня в искушение!ВИКТОР.
Поздно, мать, поздно!.. У нового директора проси. У Сероштанова. А сын твой с директоров снят и идет под суд. На скамейку сяду, старуха… э-эх…Крякнул, опустился на стул.
МАТЬ.
О-ох!Пауза.
Витя, Витенька… Доработался…
ОТЕЦ.
Не ругай его, Лиза, он весь изруганный. Сознает…МАТЬ.
Господи! Браниться с тобой хотела — не могу. А утешить — слова не подберу. Как мне тебя утешать, если знаю, что сам ты кругом виноват?ВИКТОР.
И ты, мать? Спасибо.МАТЬ.
Горько мне и обидно, и жалко, и дорог ты мне, а слезы в груди застряли и не идут. И зачем я с алебастром спуталась?ОТЕЦ.
Э, Лиза… может, твой-то алебастр к нему случайно попал. Но случайность есть частный случай необходимости{323}. Так выходит по марксизму. Потому и случилось все… Азарт тебя губит, Витя. Мальчишкой ты мой картуз в три листика проиграл, и строительство для тебя как скачки: кто кому по носу набьет, кто вперед доскачет — герой… А сверху, с высоты страны, ты глядеть разучился.