Забытые по воскресеньям

– «Любовь моя, когда я поцеловал тебя в первый раз, мне показалось, что моих губ коснулись крылья птицы. Сначала я подумал, что ты прячешь ее во рту, что ты не хотела этого поцелуя, но почувствовал твой язык, а птица взялась играть с нашими дыханиями, и мы отсылали ее друг другу, как отсылают волан игроки в бадминтон».

Эдна не слушает. Он любил ее. Был влюблен. Что делать? Продолжать? Отвезти его туда? Остаться здесь с малышкой? Без него? Дождаться завтрашнего утра и сказать ему правду: «В 1946-м я получила письмо, «кто-то» тебя искал…»?

Разлучить его с дочерью? Вернуться в Милли? Поговорить с Элен? Выяснить, что с ней стало? Жива она или умерла? Вышла второй раз замуж по большой любви, родила детей? Что делать, что делать, что делать? Убить ее и сбежать, чтобы начать новую жизнь?

Разве мужчину крадут, как денежную купюру? А в тюрьму могут посадить, если украла жизнь мужчины у другой женщины?

Покончить с собой. Она напишет прощальное письмо и адресует его Элен Эль на адрес: Милли, Церковная площадь, Кафе папаши Луи.

А какой адрес у моей жизни? Я вообще живу? Нет. Я оставлю ее стариться в неведении. Все равно уже слишком поздно.

Голос Люсьена возвращает Эдну к действительности. Он третий раз задает один и тот же вопрос, присев на корточки, чтобы оказаться лицом к лицу с ней.

– Ты знаешь обо мне что-то такое, чего не знаю я сам?

– Нет.

В комнату входит медсестра.

Дедуля не шевельнулся. Я по лицу вижу, что он хотел бы услышать продолжение. Он сжимает мое плечо, и это неловкое проявление чувств причиняет мне боль – в прямом и переносном смысле.

Медсестра вешает на капельницу новый пакет с лекарством. Она улыбается нам, бросает взгляд на открытую синюю тетрадь у меня на коленях:

– Хорошо, что вы ей читаете, она все слышит.

Она выходит.

Дедуля устраивается на стоящем в углу стуле, складывает руки на груди и словно бы задумывается о чем-то своем. Я смотрю на него и спрашиваю себя: «Почему люди влюбляются?» – хотя уж мне-то, дни напролет слушающей истории, полагается знать, что любовь не поддается никаким объяснениям.

– Продолжай читать, – говорит он.

Июнь 1951-го. По пути с вокзала в Милли до кафе папаши Луи Эдна не встретила ни одного человека. Улицы деревни выжжены жестоким солнцем. Затихли деревья, тротуары и стены. Ставни фасадных окон закрыты. Солнце слепит глаза, отражаясь от тротуаров. Эдна пересекает Церковную площадь, глядя на собственную тень, и почти удивляется, что сделана из плоти и костей. Терраса пуста. Как и зал кафе. 15:00. С последнего раза ничего не изменилось. Главная дверь и окна открыты настежь. Никого. Похоже, все живые души устроили себе сиесту. Только строчит швейная машинка да мурлычет кот. «Она» там, в своем закутке, колдует над куском ткани. Эдна останавливается на пороге. Остается сделать четыре шага вперед, чтобы поговорить с «ней», или четыре назад, чтобы молча вернуться на вокзал и уехать домой.

Муха в полете задевает ее ухо. Пот течет по крыльям носа, задерживаясь в «ложбинке ангела» над верхней губой. Она вытирает его тыльной стороной ладони и вспоминает легенду об ангеле и новорожденном. Каждый ребенок до своего появления на свет знает все тайны мира, но как только он покидает утробу матери, ангел прикладывает палец к его губам, чтобы принудить замолчать, и оставляет отпечаток над губой. «Если бы я все знала, – думает Эдна, – ни за что бы ему не позволила поступить так со мной! Предпочла бы умереть…»

Машинка затихла, и появилась собака, которую она видела в прошлый раз. Она тяжело дышит, ее глаза полузакрыты. Псине тоже жарко. Она принюхивается, но ближе не подходит и растягивается на полу, не выпуская Эдну из поля зрения. Из мастерской выходит Элен в черном платье, она открывает кран за стойкой бара и умывается, а заметив клиентку у двери, надевает фартук и здоровается. Кажется, ее глаза стали еще больше, их голубизна почти заслонила остальные черты лица. Совсем как у Люсьена.

– Что вам налить?

Эдна не двигается с места.

– Я знаю, где Люсьен, – отвечает она. – Теперь его зовут Симон.

Она не думала, что произнесет две эти фразы. Хотела сесть, выждать, молодой хромоногий официант должен был оказаться на рабочем месте, она смогла бы оглядеться, смешаться с посетителями, дождаться закрытия, а возможно, и наступления темноты. Все вышло иначе. Жара, обрушившаяся на страну, оставила их наедине. Без единого свидетеля.

Элен смотрит на Эдну: эхо ее слов еще звучит в пустом зале. Бутылки, стаканы, чашки, столы, стулья, стойка, зеркала, фото Джанет, электрический бильярд передают друг другу слова, как мяч: я-знаю-где-Люсьен-теперь-его-зовут-Симон.

Онемевшая Элен смотрит на тонкие красные губы Эдны.

– Вот его адрес.

Она протягивает Элен клочок бумаги с того места, где неподвижно простояла все это время, как будто не может перейти невидимую границу.

Элен подходит к Эдне. Смотрит на медсестру, словно боится, что та вдруг исчезнет. Она берет записку, разворачивает, притворяется, что читает. Никогда – никогда! – она не признается этой незнакомке, что не умеет читать, и потому поднимает глаза и спрашивает: