Забытые страницы русского романса

Особых вокальных трудностей в этом романсе нет, но певцу необходима точная выстроенность драматургической линии и соответственно оттенков, темповых сдвигов.

«Узник» — последний романс соч. 52, посвящен он А. Лалиберте, канадскому пианисту, композитору, другу Метнера и пропагандисту его творчества.

Мне кажется этот романс автобиографическим и потому особенно интересным. При работе над ним обнаруживаешь красоту страстного чувства, облекающегося в выразительное слово и интонацию. Уже краткое фортепианное вступление передает протестующее состояние героя, голос вступает на мощном восходящем движении (f) мелодии. И этот «прорыв» к свободе скрыто или явно сохраняется во всех фразах, устремленных вверх. Пропевая много раз это произведение, лучше оцениваешь находки композитора в такой трудной области выразительности, как соответствие смысла слова его мелодико-интонационному воплощению.

Метнер приходит к по-своему выразительной вокальной «речи». О «прорыве» к свободе мы уже говорили, теперь сравните начало фраз «Мой грустный товарищ» и «Как будто со мною» (тт. 16—18): они начинаются «стонущей» малой секундой и поются обе как бы в ритмическом замедлении — их надо объединить общим настроением, контрастным к окружающим фразам; или такой пример: в тактах 18—19 на словах «махая крылом» — «покачивающиеся» интонации. Или изумительная находка: в тактах 33—34 устремленная вверх фраза «давай улетим» (по звукам нонаккорда — с него же началась первая фраза «Узника») затем трижды прозвучит у пианиста, затихая — герой как будто теряет решимость, но в тактах 38—40 идет новое накопление сил (у фортепиано), и голос вступает со словами «мы вольные птицы» точно так же, как и в самом начале, но каждая новая фраза должна звучать все мужественнее: две из них начинаются с «болезненного» малосекундового толчка и третья, решающая, устремленная к вершине,— с квартового возгласа.

* * *

Фета я чту как очень близкого мне поэта — по открытости, амплитуде и красоте чувств.

Былинки не найдешь и не найдешь листа,
Чтобы не плакал он и не сиял от счастья.

Я чту его и за преодоление — страдания, одиночества и... земного тяготения, ибо во многих своих стихах он рвется за пределы горизонта, ввысь, вдаль.

Но я иду по шаткой пене моря
Отважною нетонущей ногой.

«Кто не в состоянии броситься с седьмого этажа вниз головой с непоколебимой верой в то, что он воспарит по воздуху, тот не лирик» — это его высказывание как ключ открывает смысл всего его поэтического радения. Именно поэтический дар осмыслил его жизнь, иначе бы он не написал следующие страстные строки (имею в виду изначальный смысл слова страсть — страдание):

Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем
И в ночь идет,— и плачет, уходя.

И, наконец, самое главное — бесконечная музыкальность Фета. Не случайно его многие стихи стали народными песнями, вдохновляли и композиторов с фундаментальным консерваторским образованием, и многочисленных «дилетантов». Назову лишь некоторые: «На заре ты ее не буди», «Недвижные очи, безумные очи», «О, долго буду я в молчаньи ночи тайной», «Сияла ночь. Луной был полон сад», «Шепот, робкое дыханье», «Я пришел к тебе с приветом», «Я тебе ничего не скажу» и т. д. Уверен, что сами эти названия отозвались в вашей душе музыкой, а в конце XIX века (во многом именно через романсы) Фет стал одним из любимейших в демократических кругах поэтом.