Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран

Среди основных направлений этой удивительной идеологической траектории центральным было румынское, где навязчивая идея политического выживания национального сообщества переплеталась с неотвязным страхом оказаться среди маргиналов, отодвинуться на самый край европейской периферии. Политическая позиция молодого Чорана полностью определяется его страстным самоотождествлением с Румынией. «Перевернутая любовь, обожание наоборот»[226], — писал он в «Моей стране». Поэтому можно ли считать случайностью присутствие в этой книге, имеющей такое значение для понимания его творчества, следующей фразы: «Я хотел видеть свою страну мощной, необъятной, сумасбродной. А она была маленькой, скромной, не обладала ни одним из признаков величия»[227]. Невозможно понять идею национального коллективизма, которую Чоран стремится генерировать в 30-е годы, не учитывая этого яростного стремления вырвать Великую Румынию 1920 г. из апатии, которой она охвачена. Вопреки сложившейся на сей счет точке зрения[228], заметим, что в это время у писателя не обнаруживалось еще никаких реакционных склонностей. Его творчество было проникнуто скорее идеями ультрамодернизма, он приветствовал урбанизацию, развитие техники и промышленности. Подобные концепции, в том числе и «новый национализм», гораздо больше соответствовали революционно-консервативному подходу, чем идеологии румынского правого традиционализма. Их выдвижение превращало Чорана — политического мыслителя в своего рода балканскую копию молодого Юнгера, а его книгу «Преображение Румынии» — в один из основных манифестов европейского фашизма в его революционно-консервативном варианте[229].

Однако модернизм Чорана, недвусмысленно призывающего обойтись без парламентаризма и демократического плюрализма, — это модернизм наоборот. Учитывая ограниченность кругозора Чорана исключительно проблемами мироощущения малой нации, причины подобного модернити, наоборот, следует искать в двойном вызове, на который в обоих случаях был дан отрицательный ответ. Имеется в виду, с одной стороны, отказ отдать решение проблем идентичности и национально-государственного слияния на откуп консерваторам; с другой стороны, нежелание передать решение проблемы модернизации в руки либералов-западников. «Ненависть должна сокрушить в нас все, что имеет отношение к нашей восточной основе», — восклицал по этому поводу Чоран, стремившийся внести полную ясность в данный вопрос. Румынское несчастье? Оно «проистекает из нашего положения аграрного народа». Неотвратимое последствие: «Народ, находящийся на подъеме, должен руководствоваться двумя великими целями: урбанизации и индустриализации»[230]. Одним словом, Румыния или погибнет, или превратится в «плод страсти к модернизации»[231]. То обстоятельство, что демократия может являться наилучшим средством для достижения этой цели, никак не повлияло на его убеждения. Напротив. Надо смочь принести в жертву свободу личности, когда обстоятельства требуют того, повторял он на все лады в 30-е годы. Нации, переживающие критический момент своей истории, «не могут позволить себе роскошь иметь режим, где есть (политические) свободы, где трата энергии на взаимно противоположные порывы и ориентации» обессиливает страну[232]. «В те времена я был совершенным анархистом», — верил Чоран в 1984 г.[233]

Все «Преображение» проникнуто навязчивой мыслью: вырвать Румынию из состояния коллективной апатии и презрения к самой себе (эта идея воплощалась в самом Чоране больше, чем в ком бы то ни было) и, путем «полной метаморфозы ее образа жизни»[234], наделить ее такими же динамизмом, историчностью и способностью к самоутверждению, как у ведущих европейских наций. «У Румынии должно быть население, как у Китая, и великая судьба, как у Франции», — предавался мечтам мыслитель[235]. Достижение подобной цели требовало скачка через все этапы национальной революции и в первую очередь — самого радикального разрыва с романтико-аграрным подходом. «С крестьянами в историю можно проникнуть только с заднего входа», — считал Чоран[236]. Его целью был «выход из тысячелетия нашей растительной предыстории». «Нельзя считать националистом того, кого до головокружения не волнует неучастие нас, Румын, в Истории... Нельзя считать националистом того, кто не ощущает фанатического желания совершить прыжок, преображающий страну»[237]. Для Чорана, как и для большинства немецких националистов-консерваторов, речь шла о том, чтобы оседлать процесс модернизации, повернуть ее против нее самой и изъять ее из монопольной власти левых. Это означало — сориентировать модернизацию на использование тех рациональных средств, которые коллективистское общество способно поставить на службу мощи и тотальным мобилизационным возможностям нации, очистив ее при этом от мучительных колебаний, привносимых индивидуализмом и демократией, иными словами — от какого бы то ни было эмансипирующего начала.