Забытый. Москва

—  Да. Ну, уболтала я его, как смогла, тем более, что переносила я Вовку недели на две. Гришка тогда уж дома был и порошочком бабкиным воспользовался. Да и косина эта... Бог дал... Ох, прости меня, Господи, и помилуй, грешницу окаянную,  — Дарья закрестилась мелко, быстро, зашептала что-то.

—  Жалеешь?  — Дмитрий спрашивал виновато, а она неожиданно смело и ясно взглянула на него.

—  Я?! Не-ет. Не жалела и не жалею. И впредь не пожалею, ежели...  — она покраснела, но смотрела так же прямо и ясно в глаза,  — ты же знаешь, кто ты для меня, для нас... Помнишь, что я тебе тогда у бабки сказала?

—  Так может?..

—  Конечно,  — она опять взглянула смело и ясно.  — Зря, что ль, я тебя так долго дожидалась?

Дмитрий таким проявлением любви был сильно озадачен, и это, наверное, отразилось на лице, потому что Дарья улыбнулась ласково-покровительственно, по-матерински:

—  Ждала тебя. Сильно ждала. Все надеялась  — хоть на часок заглянешь, улыбнешься своей Дарьюшке, мне б и того хватило. А ты...

—  Не вольны мы в поступках своих,  — вздохнул Дмитрий,  — видишь, что творится.

—  Вижу. Но теперь-то уж, коль дождалась... Да еще складно все так, как Бог помогает. А ОН помогает!

—  Так что мне? Когда? Куда?

—  Никуда. Отведут тебя в спальню, раздевайся и ложись. Жди. Только когда малость утихомирятся, дверь чуть приотвори, пальца на три, а то она в самом начале подскрипывает. А надо, чтоб тихо было. Я поздно приду, не томись, уснуть попробуй.

—  Помилуй, какой сон!

— Да ладно. Намаялся, поди. Я разбужу, если что, только дверь не забудь, — и Дарья решительно поднялась из-за стола и кликнула двух девушек.

Девушки были уже не девушки, а крепкие, красивые молодайки, улыбчивые и глазастые. Дарья пошептала что-то одной из них, та тихонько прыснула в рукав, согласно кивнула. Приказав им устроить постель князю в левой спаленке, Дарья отпустила их и повернулась к Дмитрию:

—  Эту вот, беленькую, ссильничай обязательно на кровати.

—  Зачем?!!  — тот ушам своим не поверил.

—  Чтоб было на кого белье испачканное свалить. Они ведь все прознают, пронюхают, увидят. Такие у меня помощницы дошлые, ухо востро приходится держать. А то ведь во второй раз Гришку не уболтаешь.

* * *

Когда он вошел в спальню, молодайки закончили стелить постель, перешепнулись, хихикнули, и одна из них выскочила в сени, плотно прикрыв за собой дверь (дверь действительно коротко, но пронзительно скрипнула), а другая, одернув там и сям белье на кровати, выпрямилась, потянулась и, оглаживая плотно себе бока, зазывно улыбнулась:

—  Не надо ли еще чего, князь?

—  Воды ковш.

—  Вон на лавке стоит.

—  Тогда подушку поправь получше.

—  Да что ее править? Хорошо, вроде,  — молодайка нагнулась над кроватью, расправляя и разглаживая подушку и выставив к нему свой мощный зад.

Он бесшумно метнулся к ней, зацепил руками за низ живота и прижал к себе. Она упала на руки, испуганно втянула в себя воздух: «оо-охх!» и зашептала быстро-быстро без всякого выражения:

—  Что ты, что ты, князь, что ты делаешь, пусти, войдет кто, грех какой...

Она дергалась, как будто вырываясь, но только крепче прижималась к нему, словно выискивая там что-то своим задом, так что Бобер моментально взвился жеребцом и, удерживая ее одной рукой, другой умудрился не только закинуть юбки ей на спину, но и расстегнуть свои пояс и порты. А когда уже погладил и пощекотал пальцами у нее «там» и приставил и приготовил главное орудие, молодайка неожиданно легко крутнулась у него в руках, как кошка, и упала на постель уже на спину. Он свалился на нее и ничего не успел ни сделать, ни даже сообразить, как она уже полезла руками, нащупала, схватила, потянула, воткнула его в себя, обхватила обеими руками, прижала и задвигалась под ним решительно и мощно, не переставая шептать при этом:

—  Ох, князь! Что ж ты делаешь-то?! Пусти меня, пусти! Грех какой! Пусти!

Дмитрий кусал губы, чтобы не заржать и не испортить удовольствия себе и ей, а она уже заходилась, начала подвывать, и из нее ударил фонтан, да и Бобер решил поберечься, чтобы не обрюхатить ее, так что белье они испачкали сильно. И когда все кончилось и она поправляла постель, то, увидев, застыдилась, попыталась сдернуть простыню, но Дмитрий удержал:

—  Ты что! Увидит кто, поймет. Иди! И смотри — ни слова хозяйке! Не то...

—  Да что ты, князь! Разве ж я посмею. Грех какой!  — и она убежала (дверь опять дважды противно скрипнула), а Дмитрий развалился на роскошной перине и стал ждать.

«Вот так Дарья! Это уж такая хитрость  — ни в сказке сказать... Ну принесла бы с собой другую простыню, да и... Хотя... А бабенка-то хороша! Главное  — пусти! грех! И ведь вырывается, ззарраза!»