Забытый на лавочке

Да, мы просто не будем открывать крышку кастрюли, в которой вот как несколько недель стоит, лежит или уже сидит недоеденный суп. Не будем. И нет проблем.

Тишина. Как хорошо, когда тихо. Как хорошо не слышать рев, плачь и стоны Тоски внешнего мира. Но как плохо начать чувствовать все это внутри себя.

– Янта, но у нас не получается по-другому. Что мы можем сделать? – грустно констатировала Лира, заглянув в мою записную книжку.

– Ничего не можем. Ужасно себя чувствую. Смотреть, как они безнадежно мучаются. Плохо. Я не хочу уметь видеть, слышать и думать. Они обречены. Да и мы тоже.

– И всё-таки ты продолжаешь куда-то идти, чего-то ищешь.

– Только ради того, чтобы у тебя был шанс на что-нибудь хорошее. И чтобы заглушить звуками шагов противный вкус реальностей жизни после смерти. – Я не знал, зачем еще все это нужно.

– Ну, у меня такая же цель. Для ее достижения нам придется открыть ещё не одну крышку старой кастрюли с супом.

– Ты права, Лира. Ты права. Но если честно, от отчаяния хоть сейчас помереть можно.

– Я бы поддержала тебя, если бы умела. Незаметно ты стал мне дорог. Не хочу увидеть тебя в… – Лира спрятала лицо под капюшоном.

Я сначала не понял, откуда взялось растекающееся по всей душе, тепло. А потом понял. Если сейчас сделаю правильный шаг, то Лире тоже будет тепло. Я обнял ее.

Тоска отступила.

Я понял, почему люблю состояние уныния так же сильно, как и плохую погоду с дождём и лютым холодом. Из них приятно выходить в уютную, теплую комнату, в которой тебя ждёт кто-нибудь любящий, чтобы напоить сладким чаем с мятой, ведь он знает, что вам нужно ровно три ложки сахара, и что вы обожаете, когда чай пахнет непременно мятой. Вот почему. Странно, наверное. Но я сумасшедший призрак, мне позволительно.

На самом деле я не знаю, каково это, быть с человеком, который знает, какой чай я пью. Потому что я не пью чай. Я вообще ничего не пью и не ем. Потому что я мертв. И теплой, уютной комнаты у меня нет. Но я бы очень хотел узнать это ощущение. Хоть когда-нибудь… По крайней мере слова Лиры были похожи на то, что было описано в предыдущем абзаце.

– Знаешь, Лира, у призраков есть шанс. Мы с тобой ведь не убили друг друга и столько пережили вместе. Думаю, каждый при настоящем желании может отыскать такое средство от Тоски.

– Ого, ты что, проявляешь положительные эмоции? Никак конец света наступает.

– Вообще-то он реально наступает.

– А, точно.

Мы оставили велосипед около двери единственного «жилого» дома и прикрепили к нему записку, в которой был совет идти на север, а сами отправились дальше.

Ещё один день пролетел незаметно. Ещё больше выпало снега. Уровень равнины и дороги слился в одну белую плоскость. Нельзя было заранее узнать, будет ли следующий шаг по асфальту, или же в снежную пропасть.

Интересно, как нам понять, когда мы окажемся в безопасности? Будет ли какой-то сигнал или всплывающее окно с приветствием на локации без Чумы? Возможно, мы уже пересекли границу, по которой должно будет пройти окружение, и опасаться нечего?

Мы не знали.

Горизонт сегодня начал темнеть раньше обычного. И темень наступала сразу с двух сторон света. Хотя полу закатное солнце светило по-прежнему ярко, заставляя щуриться от становящегося ослепительно-белым снега.

Ночь замыкала круг слишком медленно и вопреки всем природным законам.

– Лира, это оно?

– Видимо.

– Что будем делать?

– Бежать, пока горит зелёный.

– В любом другом случае я бы просто подождал следующий переход. Но, похоже, сейчас следующего не будет.

Холод пролез в душу.

На этот раз я предложил Лире понести ее гитару, чтобы ей было удобнее бежать, но едва не получил тумаков этой же гитарой. Действительно, как я мог посягнуть на ее сокровище?

Мы сначала ускорили шаг, а затем перешли на бег. К счастью, у нас еще была возможность проскользнуть мимо двух оплотов Чумы, так как она двигалась со скоростью улитки, наевшейся огурцов.