Забытый вопрос

А, чай вѣрно поданъ въ бесѣдкѣ. И точно: Ѳома Богдановичъ узналъ насъ. Изъ довольно обширной тесовой бесѣдки, на фронтонѣ которой вычурными кармазиноваго цвѣта буквами по бѣлому фону начертана надпись: Монрепо, храмъ отдохновенія, выходитъ маленькій, толстый и лысый человѣчекъ. похожій на ходячую дыню. и, протягивая въ намъ коротенькія руки, колеблется отъ смѣха и кричитъ: "Здорово, здорово, мусья французики!" Ѳома Богдановичъ насъ иначе не называетъ. A за нимъ показалась добрая Анна Васильевна, и ея кроткіе глаза улыбаются такъ привѣтно; она видимо такъ рада намъ, что Лева и я, вмѣсто того, чтобы подойти въ ручкѣ, какъ приличествовало бы благовоспитаннымъ дѣтяхъ, кидаемся въ ней просто и оба разомъ на шею. Но глаза мои уже ищутъ Галечку. Она тутъ, въ бесѣдкѣ, за столомъ, уставленнымъ чашками и тарелками, полными плодовъ. Она поднялась было на встрѣчу намъ, но я слышу, какъ гувернантка ея, miss Пинкъ, — говоритъ ей довольно громко: "For boys? Sit down!" И она сѣла, послушная и приличная какъ всегда, скромно опустивъ глаза и слегка закусивъ нижнюю губу. Хоть бы посмотрѣла на меня! думаю я, и мнѣ кажется, что мнѣ непремѣнно въ эту минуту надо быть печальнымъ, а между тѣмъ, какъ нарочно, на душѣ у меня не печаль, а напротивъ, такъ легко, такъ весело! Лева, съ своей стороны, къ неописанному удовольствію великаго пріятеля своего, Ѳомы Богдановича, дурачится въ волю, безъ помѣхи. Керети не занимается имъ. Онъ присосѣдился къ чопорной и кругленькой миссъ Пинкъ и, по обыкновенію своему, начинаетъ дразнить ее. Англичанка краснѣетъ и сердится, и нашъ наставникъ, достигнувъ своей цѣли, самодовольно улыбается и продолжаетъ уже тише свой, испещренный романтическими фразами и каламбурами, французскій разговоръ, котораго на половину не понимаетъ миссъ Пинкъ.

A между тѣмъ Ѳома Богдановичъ, поднявшись на цыпочки и ухвативши за воротъ дворецкаго своего, Богуна, шепчетъ ему что-то на ухо. Богунъ, рослый и усатый казакъ, въ широчайшихъ шароварахъ и зеленомъ жупанѣ, шитомъ желтыми шерстяными шнурами, выслушиваетъ, низко нагнувши голову и добродушно моргая глазами, это таинственное приказаніе и затѣмъ скрывается. Ѳома Богдановичъ, потирая руки, ходитъ за нашими стульями, поддразниваетъ Леву, щекочетъ по затылку то дочь, то меня, всѣхъ потчуетъ и суетится и хохочетъ пуще всѣхъ.

Время идетъ. Въ померкшей вышинѣ уже зажглись и мигаютъ звѣзды. Изъ-за тополей выплыла луна и потекла по чистому небу. Блѣдно-золотистый свѣтъ ея мягко играетъ на волосахъ Галечки, озаряетъ ея тонкій, нѣжный профиль, и, глядя на нее, мнѣ вспоминается сказка, — дядька мой Максимычъ на нихъ большой мастеръ, — о распрекрасной царевнѣ, что въ высокомъ терему сидитъ, пригорюнившись, у окна косящата, съ огненною звѣздой среди самаго лба.

Вдругъ, среди общей тишины, раздаются звуки. Поютъ, поютъ дивную украинскую пѣсню. Свѣжій дѣтскій голосъ, свѣтлый и звенящій какъ стекло, зачинаетъ:

   Сыдыть голубь на берези, голубка на вышни;
   Скажи мини, сердце мое, що маешь на мысли!
   Якъ не хочишь, мій мыленькій, дружиною бути,
   То дай мини таке зилья, щобъ тебе забуты!

A за нимъ густые и мягкіе, какъ бархатъ, голоса принимаютъ тихимъ хоромъ:

   Буду пыты черезъ сылу и крапли не впущу;
   Тоди тебе я забуду, якъ очы заплющу.

Это пѣвчіе Ѳомы Богдановича, собранные Богудомъ въ большой аллеѣ. Объ этомъ-то такъ таинственно шепталъ да ухо своему дворецкому, вися на его воротѣ, Ѳома Богдановичъ.

— Согласно спиваютъ, бисовы дѣти! говоритъ онъ по-малороссійски, отъ избытка чувствъ; вся круглая фигурка его сіяетъ торжествомъ.- A что, Гануся, каковъ голосъ у Онисыма сынка? спрашиваетъ онъ, подходя въ женѣ,- сегодня въ первый разъ поетъ!

Но Анна Васильевна не отвѣчаетъ. Она только годовой качнула и вся ушла въ свое кресло. Ѳома Богдановичъ очень доволенъ впечатлѣніемъ, произведеннымъ на жену пѣвчими; онъ проводитъ рукой по ея волосамъ. Анна Васильевна не измѣнила положенія, только рука ея тихо ловитъ руку мужа и подноситъ ее къ губамъ.

A хоръ поетъ между тѣмъ:

   Любилыся, кохалыся, якъ голубкы въ пари,
   A топера розыйшлыся якъ чорніи хмары.

И льется пѣсня за пѣсней въ невозмутимой ясности лѣтняго вечера. A деревья чуть-чуть трепещутъ: зашепчутъ верхушки тополей подъ набѣгающимъ вѣтеркомъ и опять смолкнутъ… Боже мой! гдѣ оно, гдѣ это счастливое время?…

— Господа, пора домой! говоритъ Керети, показавшись на порогѣ бесѣдки.

— Погодите, погодите! восклицаетъ торопливо Ѳома Богдановичъ, — сейчасъ Чайку споютъ, безъ Чайки я васъ не пущу.

Но наставникъ нашъ неумолимъ, и, не дождавшись Чайки, мы идемъ, сопровождаемые всѣмъ семействомъ Галагаевъ, ко двору, гдѣ ждетъ присланная за нами бричка. Прощаемся.