Забытый вопрос

Мы отправились съ maman и сестрой. Керети уѣхалъ еще наканунѣ — давать французскій урокъ Галечкѣ. Какъ ни спѣшили, но обѣдня началась уже давно, когда мы пріѣхали въ Богдановское. За церковною оградой стояло множество экипажей всѣхъ родовъ и видовъ — отъ высокой, разукрашенной гербами, кареты, шестеркой, принадлежавшей генералу Рындину, командовавшему въ нашихъ странахъ кавалерійскою дивизіей, и до скромной чертопхайки уѣзднаго засѣдателя. На паперти, подъ ракитами, окружавшими церковь, толпился народъ. Весело мелькали, при ослѣпительномъ свѣтѣ солнца, бѣлыя свитки крестьянъ, въ перемежку съ красными куртками гусаровъ, стоявшихъ на квартирахъ въ Богдановскомъ, червоныя ленты, барвиночки да маки на черныхъ волосахъ дивчатъ. Кое-какъ, боковыми дверями, протѣснились мы въ церковь. Она была полна молельщиковъ, какъ въ самые большіе праздники; все сосѣдство сочло долгомъ пріѣхать поздравить Анну Васильевну. На почетномъ мѣстѣ у праваго клироса, выставляя впередъ широкую и выпуклую грудь, всю залитую орденами, стоялъ генералъ Рындинъ, плечистый и здоровый старикъ, съ густыми бровями и усами, рѣзво отдѣлявшимися своимъ чернымъ цвѣтомъ отъ совершенно сѣдой головы, и подлѣ него, въ синемъ фракѣ и нанковыхъ панталонахъ, Ѳома Богдановичъ, весь млѣющій отъ ожиданія. Хоръ готовился къ концерту. Тихо колебалась за золотою рѣшеткой царскихъ дверей только что задернутая алая завѣса. Голубоватою струйкою тянулся дымъ ладана въ растворенному окну, по косому и трепетному столбу свѣта. Подъ высокимъ куполомъ перелетали ласточки. Пѣвчіе, въ новыхъ синихъ кафтанахъ съ золотымъ позументомъ, тѣснились вокругъ регента, Богуна, точно тонкія лозы вокругъ столѣтняго дуба. Ѳома Богдановичъ не отрывалъ отъ нихъ глазъ; крупныя капли пота текли по его лоснящимся щекамъ; онъ затаилъ дыханіе, онъ приросъ на мѣстѣ. Но вотъ Богунъ опустилъ руку, — раздались таинственныя слова молитвы, и каждая черта добраго помѣщика засіяла восторгомъ; онъ поднялъ голову, сложилъ свои коротенькія ручки на кругленькомъ животѣ,- видно было, что онъ тихо подпѣвалъ за хоромъ: Хвалите Бога во святыхъ его! "Вотъ бы теперь взглянулъ на него батюшка", подумалъ я, "сказалъ-ли бы онъ опять, что Ѳона Богдановичъ такъ же смыслитъ въ пѣніи, какъ поросенокъ въ апельсинахъ." Въ эту минуту, кажется, нѣтъ на свѣтѣ человѣка счастливѣе его! Да и точно: серебряный голосъ Онисима сынка забиралъ за самую душу. Анна Васильевна, которую я только теперь отыскалъ глазами на ея обычномъ мѣстѣ, къ самомъ темномъ углу церкви, утирала глаза платкомъ. Барыни громко вздыхали. Самъ генералъ Рындинъ казался, тронутымъ и осѣнялъ себя крестомъ такъ старательно, будто намѣревался припечатать пальцы свои къ тѣлу. Пока матушка съ Левой и Настей тихонько пробирались въ сторону Анны Васильевны, я остановился у дверей, но, окинувъ глазами молельщиковъ, признаюсь, въ стыду моему, мнѣ стало уже не до молитвы. Отовсюду кивали мнѣ пріятельскія головы, подмигивали улыбающіеся глаза, да украдкой подымались и слагались руки въ какіе-то таинственные и разнообразные знаки, смыслъ которыхъ впрочемъ былъ у всѣхъ одинъ и тотъ же: а дай вотъ только обѣднѣ отойти, нагуляемся въ волю! Всѣ они были тутъ, товарищи наша и сверстники, обычные посѣтители гостепріимнаго и веселаго Богдановскаго. И Саша Рындинъ, нашъ главный предводитель, смотрѣвшій смѣло своими свѣтлыми глазами, ловко стянутый въ пажескій мундиръ, — диковинку въ нашихъ странахъ. И Петя Золоторенко, по прозванью бутузъ, выучившій насъ стрѣлять картофелемъ изъ камышевыхъ трубочекъ. И Николай Жабинъ, котораго мы называли "донскою жабой", потому что онъ очень любилъ читать изъ Озерова трагедіи:

   Россійскіе князья, бояре, воеводы,
   Пришедшіе чрезъ Донъ отыскивать свободы…