По обе стороны двери стояли кадки с хризантемами. Обычно вход в сарай так не украшают. Дверь даже не скрипнула, когда я ее открыла. Кто-то смазал петли – хозяйство тут налаженное.
Мне следовало остановиться на пороге, но хризантемы так успокоили меня, что я сразу бросилась внутрь.
Под ногами вместо земляного пола оказалась какая-то доска, и она треснула.
Зазвенели колокольчики.
О-о-о-оххх!
Я рухнула в яму.
Глава одиннадцатая
Я пролетела с десяток футов и шлепнулась на солому, да так, что из меня чуть дух не вышибло. Звон утих, я отдышалась и огляделась по сторонам, пытаясь понять, куда же попала.
Любопытно. Обычно ловчие ямы устраивают на лис, волков и кабанов. Тогда звери падают на острые колья и не просто попадают в плен, а сразу погибают. Здесь никаких кольев не оказалось. Я ушиблась – и все. Яма была такая тесная, что я могла там только полусидеть.
Что означает подобное милосердие?
Что обитатели усадьбы считают, будто знают, кто их обворовывает. И хотят проучить вора, а не убить.
Звон, должно быть, разбудил спящих. Я напряглась. Скоро я снова буду среди людей.
Причем зЭЭнить я так и не научилась.
До меня донеслись шорохи: люди просыпались, наверное, одевались, зажигали фонари, ведь их глаза не видят в темноте, расчесывались перед зеркалами, которые не ненавидели их.
Надо мной рядами висели полоски сушеного мяса. Я рассвирепела. Еда так близко, а не достать!
Потом к бешенству примешался ужас. Если я не вернусь в Топи, банда сожрет господина Питера – тут двух мнений быть не может.
Стенки моей темницы были из плотной земли. Я попыталась выкарабкаться, но не на что было опереться. Я сорвалась, попробовала снова, опять сорвалась.
Из дома донесся топот ног по ступеням: кто-то спускался. Я в панике принялась рыть землю руками – прямо длинными изогнутыми ногтями. Кусок в несколько дюймов расшатался и отвалился.
Прорыть себе путь на свободу я не успею. Как же быть? Сердце колотилось так громко, что заглушало все мысли.
Шаги доносились уже с тропы к сараю.
Огры сильные.
Я подняла руки, присела, прыгнула. Не достала до краев. Упала, прыгнула снова, опять упала.
Дверь распахнулась.
– Ну что, попался, Дилль, негодник?
Четыре человека посветили на меня масляной лампой и только рты разинули. А я разинула рот, глядя на них.
На их лицах застыла гримаса ужаса. Я в своей тесной яме сделала реверанс.
Они застыли: старик, тощий мужчина средних лет, пышная женщина размером с меня и девочка моего возраста.
Голод и страх сплелись в объятиях.
Я постаралась, чтобы голос звучал помягче, но четырех человек сразу не может зЭЭнить никакой огр.
– Счастлива познакомиться. – Голос у меня был как у простуженной козы. – Я зашла сюда, чтобы передохнуть по пути в Топи. Я ничего плохого вам не сделаю.
Люди немного расслабились, но, конечно, только потому, что я не стала выпрыгивать на них из ямы.
Старик дернул головой в сторону пышной женщины, и та медленно попятилась. Когда она скрылась из виду, до меня донеся ее топот. Сейчас вернется с оружием и, наверное, с подмогой.
Стоило ей уйти, как я ощутила, что они чувствуют: им было страшно, но не до безумия, и меньше всех боялся старик, который, соответственно, лучше всех соображал.
Люсинда, мне едва не сделали предложение!
Если предложение мне сделает один из этих, мы все перестанем бояться.
Меня разобрал нервный смех. По моим прикидкам, до возвращения женщины оставалось минуты три.
Чем меньше старик боялся, тем сильнее злился, огорчался и недоумевал. Злился, потому что его обвели вокруг пальца. Он был полон достоинства, о чем свидетельствовали и прямая осанка, и вздернутый подбородок. Я решила, что он, наверное, хозяин усадьбы и главный среди них.
Мужчина помоложе, тощий как скелет, обладал беспокойным умом. Прочитать его мысли я не могла, но слышала их жужжание. А у девочки страх мешался с восторгом, может, потому, что она увидела огра и осталась жива.
Больные часто боятся, что я буду с ними делать, и мне нужно сначала исцелить их от страха, а потом уже лечить тело.
Взвешенный тон.
– Вы слышали…
Слишком резко. Я прокашлялась.
– Вы видите перед собой огра…
Правда успокаивает больных лучше лживых обещаний. Мне все-таки удалось придать голосу медовый оттенок.
– Вы считаете, что все мы одинаковы, но заранее знаете, что я вам не ровня.
Оболочка вокруг их страха росла и крепла. А остальные чувства: любопытство, жажда действовать, тревога – притупились, и ужас сжался в тугой кулачок.
Но кулачок был еще великоват. У эльфа Греллона и господина Питера, когда они были во власти зЭЭна, он съежился до размеров горошины. Я прислушалась, где же отлучившаяся женщина, и едва различила ее шаги. Почему она медлит? Неужели так перепугалась, что не хочет возвращаться и выручать своих?
Я подумала, что если зЭЭнить старика, остальные последуют его примеру, а ключиком к его сердцу, возможно, станут его грусть и обида на обман.
И я произнесла своим новым, сладеньким голосом:
– Каждому найдется утешение.
Например, мне, если я вернусь к господину Питеру.
– Для кого-то это стихи.
Никакого отклика.
– Для кого-то – вкусный обед.