Зачем мы плаваем

Ким не раз говорила мне, какой это кайф – находиться в бодряще-холодной воде «в чем мать родила плюс немного лайкры». Это правда – я чувствую себя более чем хорошо, одетая лишь в собственную кожу. Я чувствую себя великолепно, восхитительно – чувствую себя живой. Небо расчищается. Мы останавливаемся у буйка на дальней стороне, оснащенного флагом и термометром, чтобы убедиться, что каждая в порядке. Другие пловцы присоединяются к нам у флага, и мы болтаем, словно за чайным столом. К этому моменту я совершенно не чувствую холода. «Не будем усердствовать, ведь для тебя это первый раз, – призывает к осторожности Ким. – Я знаю, что ты можешь плыть дольше, но потом у тебя будет вторичное охлаждение[81]. Температура твоего тела продолжит понижаться, когда ты выйдешь из воды, и тогда тебе станет по-настоящему холодно». Оказывается, в том, что касается холода, главной опасностью является не само плавание, а следующий за ним afterdrop.

Возвращаясь вдоль буйков в клуб, я чередую вольный стиль и брасс, наслаждаясь видом песчаного пляжа и пловцов. Тем не менее где-то на краешке сознания таится беспокойство. Я не могу не думать о Гудлаугуре в леденящей Северной Атлантике и о Джоне Олдридже, ловце омаров с моего родного Лонг-Айленда: в 2013 году Олдридж упал за борт посреди ночи у берегов Монтока и следующие двенадцать часов боролся за жизнь в воде температурой 22 ℃, используя в качестве плавсредства свои зеленые резиновые сапоги[82]. Что они испытывали, находясь так долго там, в холодных водах? Они поневоле приняли это испытание, а мы здесь занимаемся этим для удовольствия. Мое 25-минутное приключение заканчивается именно удовольствием, приливом адреналина. Однако, когда мы ступаем на пляж, мизинец моей левой руки оттопыривается, принимая форму когтя, словно в жесте предупреждения.

В душевой у меня наступает вторичное охлаждение. Я яростно выкручиваю кран горячей воды, но не могу согреться или перестать дрожать даже на ее максимуме. Зубы выбивают дробь. Пока я растираю руки и ноги, начинает клацать челюсть.

Оказывается, именно в Dolphin Club его пожизненный член Томас Нактон, реаниматолог, сделал своим дополнительным видом деятельности изучение гипотермии и вторичного охлаждения у своих товарищей-пловцов[83]. Принятые в настоящее время Береговой охраной США инструкции и компьютерные программы по выживанию при падении в воду ссылаются на одно из исследований Нактона, где приводятся количественные оценки биофизических показателей людей, переживших кораблекрушение, полученные с помощью методов, разработанных на материале исследования пловцов из Dolphin Club. Его работа за последние два десятилетия иллюстрирует феномен вторичного охлаждения: температура тела продолжает снижаться даже после того, как пловец выходит из воды, и легкая гипотермия, на пару градусов ниже нормы, является весьма распространенным явлением. Вывод: пловцам на открытой воде, особенно начинающим, очень полезно не усердствовать и внимательно следить за реакцией своего тела, особенно по окончании заплыва. В исследовании 2015 года с участием опытных пловцов – обладателей «ледяной мили» швейцарские последователи Нактона обнаружили, что гипотермия не возникала, пока участники не заканчивали плыть[84].

Наконец, примерно через десять минут, в сауне, ублаготворенная приятным разговором и царящей здесь дружеской атмосферой, я начинаю вновь обретать контроль над своими конечностями. По мере того как мой день идет своим чередом – сначала в кафе, где мы завтракаем с Ким, затем на встрече с собратом-писателем, – я втайне горжусь своим достижением. Позднее я прогуливаюсь вдоль кромки воды, созерцаю угрюмый залив с его влажным туманом и мерцающими огнями и думаю: «Сегодня я плавала здесь без гидрокостюма». Я улыбаюсь про себя, по-новому чутко воспринимая пульс залива как эхо своего собственного.

Зачем я это сделала? Я понимаю, что причина – в моем желании постучать в двери небес, заодно поболтав с дьяволом.

Я боюсь смерти с самого раннего возраста. Помню, как мы посещали могилу моего прадедушки в Бруклине во время весеннего праздника Цинмин, когда даосы почитают своих мертвых, прибираясь на могилах предков. Мы жгли благовония и ритуальные деньги[85] чтобы мой бок-гун мог тратить призрачные деньги на небесах. Для меня, однако, определяющим в этих посещениях была не история того, что мы делаем и зачем, а страх. Страх темного, неизъяснимого неведомого; страх небытия. Эта глубокая тревога из-за умирания накрепко засела во мне. Даже сейчас, хотя я давно выросла, она мешает мне спать по ночам.