Зачем России Европа? - Избранные статьи

Сам по себе, вырванный из исторического контекста "факт" этот ничего еще, однако, не говорит нам о том, почему всего лишь два поколения спустя, в поворотный момент русской истории, оказалась московская элита до такой степени проевропейской, что для своего "поворота на Германы" Грозному, науськиваемому церковниками, пришлось буквально истребить её на корню. Это ведь тоже факт. И попробуйте объяснить его, не заметив еще одного факта, а именно стремительного возмужания светской интеллигенции на протяжении первой половины XVI века.

И едва заметим мы этот факт, как нам тотчас же станет ясно, что единственное, чего недоставало Ивану III для завершения Реформации в 1490-х - её мощное идеологическое обоснование - было уже в Москве 1550-х создано. И поняв это, мы ничуть не удивимся всепоглощающему страху церковников. Ибо окажись в момент, когда они утратили идеологическую монополию, на московском престоле государь масштаба Ивана III, неминуемо пришлось бы им распрощаться с драгоценными монастырскими землями - навсегда.

Именно для того, чтобы предупредить такое развитие событий, и нужно было им сохранить на престоле Ивана IV, легко внушаемого и готового, в отличие от его великого деда, поставить интересы своего патологического честолюбия выше интересов страны. Это и впрямь стало в 1550-е исторической необходимостью - для церковников. Для ставшей к тому времени на ноги светской интеллигенции, однако, исторической необходимостью было нечто прямо противоположное - возрождение реформаторской традиции Ивана III. А для этого московскому правительству действительно нужен был другой царь. Столкнулись здесь, короче говоря, две исторические необходимости. Исход этой схватки как раз и зависел от того, оправится ли Иван IV от смертельно опасной болезни. На беду России он оправился. Стране предстояла эпоха "неистового кровопийцы".

Видите, как далеко завело нас бесхитростное "если бы". И не такое уж оказалось оно детское. Навсегда осталась бы темной для нас без него основополагающая фаза вековой борьбы европейской и антиевропейской парадигм в русской истории. Не одно лишь прошлое между тем, но и будущее страны зависит от нашего представления об этой фазе.

Не буду голословным, вот пример. В феврале 2005 года главный конкурент Г.О. Павловского в области политтехнологической экспертизы С.А. Белковский тоже дал пресс-конференцию, где во имя "тысячелетней традиции России" требовал восстановления в стране "Православия, Самодержавия и Народности". (35) И опять-таки никто его не спросил, откуда, собственно, взялась эта "тысячелетняя традиция", что служит ему главным аргументом для предлагаемого им переустройства современной России. Между тем одного рассмотренного здесь эпизода больше, чем достаточно, чтобы не осталось ни малейшего сомнения, что до самодержавной революции Грозного царя никакой такой "тысячелетней традиции Православия, Самодержавия и Народности" в России просто не существовало. И что опираются поэтому все его планы лишь на одну из древних традиций русской государственности, патерналистскую, впервые победившую в стране благодаря "неистовому кровопийце" и, естественно, погрузившую её в пучину разорения, террора и "духовного оцепенения".

Я отнюдь не хочу сказать, что Белковский, равно как и его конкурент, -- эксперты. Их знание русской истории совершенно очевидно не выходит за пределы советской средней школы. Но все-таки и в школьных учебниках, по которым они учились, представлена была, пусть и в мистифицированном виде, историческая экспертиза своего времени. И они, как видим , попробуйте не согласиться с Эрвином Чаргоффом, действительно была напрочь лишена мудрости.

Что же касается исторического фатализма, заключенного в привычном отрицании сослагательного наклонения в истории, то всё о нем знал -- задолго до Чаргоффа -- наш замечательный соотечественник Александр Иванович Герцену. Послушаем его.

"Мы ни в коей мере не признаем фатализма, который усматривает в событиях безусловную их необходимость - это абстрактная идея, туманная теория, внесённая спекулятивной философией в историю и естествознание. То, что произошло, имело, конечно, основание произойти, но это отнюдь не означает, что все другие комбинации были невозможны: они оказались такими лишь благодаря осуществлению наиболее вероятной из них - вот и всё, что можно допустить. Ход истории далеко не так предопределен, как обычно думают". (36)

По всем этим причинам, если в следующий раз высокомерный эксперт станет при вас, читатель, декламировать, что история не знает сослагательного наклонения, спросите его: "А почему, собственно, нет?"

ПОПЫТКА ОПРАВДАНИЯ ЖАНРА