И все-таки жанр этой книги требует оправдания. Пока что я знаю лишь одно: она безусловно вызовет у экспертов удивление, чтоб не сказать отвращение. И в первую очередь потому, что переполнена этими самыми "если бы", которые, как слышали мы только что от Герцена, обладают свойством дерзко переворачивать все наши представления об истории с головы на ноги.
Я понимаю экспертов, я им даже сочувствую. Вот смотрите. Люди уютно устроились в гигантском интеллектуальном огороде, копают каждый свою грядку - кто XV век, кто XVII, а кто XX. Описывают себе факты "как они были", никого за пределами своего участка не трогают и смирились уже с последним унижением своей профессии: история учит только тому, что ничему не учит. Пусть уподобились они жильцам современного многоквартирного дома, которым нечего сообщить друг другу - у каждого своя жизнь и свои заботы. Зато живется им, сколько это вообще в наше время возможно, спокойно и комфортно. И вдруг является автор, который, грубо нарушая правила игры, заявляет, что интересуют его не столько факты истории "как они были" -- в XV ли веке или в XX - сколько история эта КАК ЦЕЛОЕ, её сквозное действие, её общий смысл. Иными словами, как раз то, чему она УЧИТ.
Невозможно ведь удовлетворить такой интерес, не топча чужие грядки. Ибо как иначе соотнести поиск национальной - и цивилизационной, если хотите, -- идентичности в постимперской, посткрепостнической и постсамодержавной России с аналогичным поиском в доимперской, докрепостнической и досамодержавной Москве? Согласитесь, что просто не могут эксперты не встретить в штыки такую беспардонную попытку вломиться в чужие грядки. И каждый непременно найдет в ней тысячу микроскопических ошибок - в том, что касается его конкретной грядки.
Что ж, ошибки в таком предприятии неизбежны. Но их ведь, если относятся они к отдельным деталям исторической картины, исправить нетрудно. Разве в них заключается главная сегодня опасность для науки о России? Она в том, что с разделом исторического поля на комфортные грядки, история перестает работать. Поле попросту, как мы только что видели, зарастает чертополохом мифов. В результате мы сами лишаем себя возможности учиться на ошибках предшествовавших нам поколений.
Чтобы опять-таки не быть голословным, сошлюсь в заключение на опыт одного из лучших американских экспертов по России XVII века Роберта Крамми. Он, конечно, не ровня нашим "политологам". Крамми настоящий ученый, замечательный специалист по истории российской элиты. Вот суть его точки зрения. Российская элита была уникальна, не похожа ни на какую другую. С одной стороны, была она вотчинной, аристократической "и жила совершенно так же, как европейские её двойники, на доходы с земли, которой владела на правах собственности, и от власти над крестьянами, обрабатывавшими эту землю". С другой стороны, однако, "она была так же заперта в клетке обязательной службы абсолютному самодержцу, как элита Оттоманской империи. Вот эта комбинация собственности на землю... и обязательной службы делала московскую элиту уникальной". (37)
В принципе у меня нет возражений. Я тоже исхожу из того, что политическая система, установившаяся в России после цивилизационной метаморфозы, навязанной ей самодержавной революцией Ивана Грозного, была уникальна. Именно по этой причине и настаиваю я на принципиальном отличии русского Самодержавия как от европейского Абсолютизма (где, в частности, никогда не было обязательной службы), так и от оттоманского Деспотизма (где элита в принципе не могла трансформироваться в наследственную аристократию).
Единственное, что поразило меня в исторической схеме Крамми - это хронология. Ведь на самом деле до середины XVI века обязательной службы в России не было и два столетия спустя она была отменена императрицей Екатериной. Употребляя критерий Крамми, получим, что русская политическая система была уникальна лишь на протяжении этих двух столетий. А до того? А после? Походила она тогда на своих "европейских двойников"? Или на элиту Оттоманской империи? В первом случае мы не можем избежать вопроса, почему вдруг оказалась она уникальной именно в XVI веке. Во втором, почему, в отличие от оттоманской элиты, сумела она все-таки вырваться из клетки обязательной службы.