Зачем России Европа? - Избранные статьи

Как все романтики, славянофилы всегда презирали политику, почитали ее изобретением западным, вредным, которому не место на Святой Руси. Но кризис-то, бушевавший в стране, был как раз политическим. Невозможно оказалось и дальше сидеть на двух стульях, воспевая одновременно и свободу, и самодержавие. Нельзя было одинаково ненавидеть и парламентаризм, и душевредный деспотизм. Короче, прав был К.Леонтьев, пробил час выбора – с кем ты и против кого. Время полулиберального (умеренного) либерализма кончилось. Приходилось выбирать. А выбор-то был невелик. Как сказал И.Аксаков, “теперешнее положение таково, что середины нет – или с нигилистами, или с консерваторами. Приходится идти с последними, как это ни грустно” (1). В условиях тогдашнего кризиса идти с консерваторами, т.е. с беззаветными защитниками самодержавия, могло означать только одно. Славянофильству предстояла драматическая метаморфоза. Оно должно было превратиться в национализм. Соответственно, неприятие Европы уступало в нем место ненависти, “национальное самообожание” вытеснило “нацио­нальное самодовольство”, сохранявшее еще черты декабристской самокритики. И на обломках ретроспективной утопии должен был вырасти монстр рокового для страны национализма “бешеного”.

Соловьев угадал направление деградации славянофильства. Покинув его ряды, но не успев еще облечь свою догадку в отточенную формулу, он так отвечал своим критикам: “Меня укоряли в последнее время за то, что я, будто бы, перешел из славянофильского лагеря в западнический, вступил в союз с либералами и т.д. Эти личные упреки дают мне только повод поставить теперь следующий вопрос, вовсе уж не личного свойства: где находится нынче тот славянофильский лагерь, в котором я мог и должен был остаться?... Какие научно-литературные и политические журналы выражают и развивают “великую и плодотворную славянофильскую идею”? Достаточно поставить этот вопрос, чтобы сейчас же увидеть, что... славянофильская идея никем не представляется и не развивается, если только не считать ее развитием те взгляды и тенденции, которые мы находим в нынешней “патриотической” печати. При всем различии своих тенденций от крепостнической до народнической, и от скрежещущего мракобесия до бесшабашного зубоскальства, органы этой печати держатся одного общего начала – стихийного и безыдейного национализма, который они принимают и выдают за истинный русский патриотизм; все они сходятся также в наиболее ярком применении этого псевдонационального начала – в антисемитизме” (2, с.356).

Читатель, сколько-нибудь знакомый с отечественной “патриотической” прессой, не сможет избавиться от ощущения, что речь идет о газете “Завтра” или о журнале “Молодая гвардия”. Но Соловьев говорил, конечно, о “Московских ведомостях”, где Михаил Катков, иронизируя над “всякого рода добродетельными демагогами и Каями Гракхами”, ликовал, что “пугнул эту сволочь высокий патриотический дух, которым мы обязаны польскому восстанию” (3, вып.18, с.66).

Еще в 1890-е могли читатели прочесть бравые пассажи генерала А.Киреева, возглавившего старую гвардию после смерти И.Аксакова: “Мессианистическое значение России не подлежит сомнению... Одно только славянофильство еще может избавить Запад от парламентаризма, монархизма, безверия и динамита” (4). Но был это уже, увы, закат старой гвардии. Достаточно сравнить ”мессианистическую” уверенность Киреева с рекомендациями славянофилов второго призыва, чтобы понять, насколько нелепо звучала она в эпоху, когда властителями славянофильских дум были уже Н.Данилевский и К.Леонтьев.

Первое издание “России и Европы” Данилевского, опубликованное еще в 1871 г., прошло тогда практически незамеченным. Популярность работа приобрела лишь после националистической контрреформы Александра III, когда правительство возвело ее в ранг официальной философии истории. (Она даже рекомендовалась преподавателям в качестве настольного пособия.)

Но и в 1871 г. Данилевский вовсе не намеревался, в отличие от Киреева, избавлять Запад от его недугов. Он этим недугам радовался. Ибо его Россия была осажденной крепостью, и всю жизнь жил он в ожидании момента, когда “Европа опять обратится всеми своими силами и помыслами против России, почитаемой ею своим естественным, прирожденным врагом” (5). Еще радикальнее был Леонтьев, предлагавший не ожидать, покуда Запад “об­ратится против России”, а самим обратиться против него, поскольку “разру­шение западной культуры сразу облегчит нам дело культуры в Константинополе” (6).

Разумеется, для старой гвардии и Данилевский, и Леонтьев были всего лишь самозванцами, пытавшимися присвоить идейное наследство славянофилов. Естественно, с другой стороны, что славянофилы второго призыва, в свою очередь, считали обломки старой гвардии лишь замшелыми эпигонами отцов-основателей, давно утратившими какое бы то ни было представление о реальности.