Зачем ты пришла?

– Да плевать я хотела на его альбомы! Вот самый лучший альбом, – ты кивнула на младенца, который дергал носиком во сне. – Вот это альбом! А у него какой-то пьяный больной бред под бряцанье гитар. Этот человек невменяем. Посмотри, он же никого не любит, всех презирает, он ненавидит всех и вся, кроме себя. Это порочный и тупой эгоист. Такой же, как ты. Вы ничего не видите вокруг, кроме себя самих. Вечно нахваливаете друг друга. «Чувак, крутую я песню записал?» «Конечно, чувак, очень крутую!» Вот и все, что вы умеете.

Я стал убеждать тебя в том, что сравнения любого из нас с Моррисоном не имеют под собой ничего прочного. Да, мои друзья тоже пишут музыку, но все это не то. Он был первым. Просто первым. Он гений. Да, как человек он, может, и мудак, но как поэт и фронтмен – абсолютен, он абсолютен.

Но ты:

– Для меня нет никакой разницы между пьянью и пьянью. Я не собираюсь отличать одних нариков от других. Пьянь – это пьянь. Наркоман – это наркоман. Мне не важно, где этот наркоман, где эта пьянь – на сцене или под забором. Мне все равно, что это какой-то там бог рок-н-ролла. Знаешь, вот этот вот Трофим – он в сто раз лучше. У него дети, у него жена, у него деньги. А у вас что? Что у вас? И у этого что? – ты ткнула в экран, где Моррисон в исполнении Вэла Килмера носился в исступлении по комнате за журналисткой, чтобы как следует отлюбить ее, – это что, человек? Это какой-то безмозглый первобытный дебил!

Я осторожно взял у тебя ребенка, отнес его в кроватку.

Вернулся. Ты выпучила глаза в экран, подставив кулачок к губам, ты дышала, дышала все чаще. Моррисон-Килмер все бегал за девкой, за этой своей ведьмой.

Ты зашептала:

– Зачем вот ты мне все это показываешь, а? Ну что, нет других фильмов? Нам что, нечем больше заняться, пока ребенок спит?

Ведьма в фильме заорала: «Трахни меня!»

Ты бросилась на меня, стала кусать губы, сжимать шею, совать язык мне в ухо, ты вся налилась горячими соками – литрами соков.

– Давай, скорее. Давай, – шепотом кричала ты. Ребенок расплакался.

– Да твою-то ж мать, а? – сказала уже громко, во весь голос. – Ты слышишь, что ребенок плачет? А ты тут фильмы про «трахни меня» смотришь! Ну и смотри сам дальше. А я пошла к ребенку, – ты потопала в спальню, как топают, когда сильно злятся.

Уже из коридора до меня долетело:

– А можешь и сам фильм снять. С одной из своих мокрых кисок в главной роли. Так его и назовешь: «Трахни меня».

Дверь в спальню захлопнулась, сломанная ручка привычно звякнула.

А утром меня разбудил звонок в дверь.

Я выплыл из какой-то лиловой реки, открыл глаза, перевернулся, встал.

Дочка заворочалась, заплакала, ты тоже разлепила глаза, уставилась на меня непонимающе.

– Иди, открывай, – сказала сонно.

Надел шорты, майку, поплелся, полуспящий. На пороге худощавый парень. Сует мне в лицо бумагу:

– Подпишите петицию. В Украине революция. Уже гибнут люди. Наша организация хочет все это прекратить.

Я посмотрел на бумагу, сверху было написано: «Русские против майдана», пустая графа для имени и фамилии, далее графа для подписи. Парень смотрел на меня блестящими глазами.

– Мы организация активистов. Мы против беспорядков, – рапортовал он, хотя я ничего не спрашивал, – подпишите, пожалуйста.

– Сергеев, кто там, – закричала ты, поверх твоего голоса стелился плач дочери, – закрой дверь, из подъезда тянет.

По лестнице, игнорируя лифт, спускался толстенный высокий мужик в форме гибэдэдэшника. Я никогда его раньше не видел.

Парень сказал и ему:

– Подождите, пожалуйста. Подпишите бумагу. В Украине революция. Я активист, выступаю против того, что творится сейчас на майдане.

Человек задержался, посмотрел на меня, на активиста, сообщил, повышая голос:

– Ну, я знаю, и что? И что такого? Обещали в Евросоюз, значит надо в Евросоюз. Какого хера ты по подъездам ходишь? Ты за Евросоюз подписи собираешь или против?

Парень чуть опешил, как-то затравленно хмыкнул. Сказал, что он против Евросоюза, что он за свободную Украину, которая дружит с Россией.

Гаишник стал напирать на нас.

– Что хорошего дала твоя Россия Украине? Че ты тут шастаешь? Хочешь, сейчас сожрешь эту бумагу, а?

Парень пытался успокоить его, говорил, что Украины без России не существует. Тот факелом вспыхнул:

– Скажи спасибо, что я вот в форме… Ты же, сучонок, потом стучать пойдешь, активист ты недобитый. Украине надо в Европу, ты понял? Давно пора. Еще в 91-м надо было решать. Что ты помнишь, что ты знаешь, что понимаешь, сука проплаченная?

Гаишник навис над парнем, словно кошка над мышкой, но тот держался. Сопел, но не моргал, смотрел на мужика: сама решимость.

Гаишник подобрел понарошку:

– Давай-ка мне сюда свои бумаги, дитенок. Я дома подпишу.

Он аккуратно, но настойчиво взял папку из рук парня и пошел вниз, вперевалочку. Распахнул подъездную дверь, цыкнул:

– Москали вонючие…

– Да кто там? Чего ты так долго? – ты высунула свое раздраженное лицо из квартиры.

Парень встрепенулся, сказал:

– Ладно… я позже зайду. Сейчас за бумагами сбегаю… Так подпишете?

– Посмотрим, – выдохнул я. Он больше не пришел.