Зачем ты пришла?

И у нас с тобой бушевали революции. Когда ты отправилась на новогодний корпоратив, я как-то сразу заболел подозрениями. Что это были за подозрения? Ничего конкретного, все сразу. Комок, липкий клубок подозрений без конкретики.

Иссушающие предчувствия. Жгучие мысли. Колючий ком в горле.

Договорились, что ты придешь домой ровно в десять. У тебя маленький ребенок. Ему нужна мать. Мать ровно в десять. В пятнадцать минут одиннадцатого я начал звонить. Ты не подняла трубку и в одиннадцать, и в половину двенадцатого.

Как? Как можно доверять женщине, которая изменяла мужу со мной? О чем вообще речь? Колюще-режущие предчувствия. Они оказались правдой. Я положил кричащего ребенка в коляску и отправился к твоей маме. Пусть звонит тебе сама. Пусть катит коляску. Пусть тоже предчувствует.

Снег валил пушисто, нежно, но телефон не отвечал. Рука замерзла – и я бросил трубку в карман. Потом взял телефон в другую, еще теплую руку, стал звонить маме, стал кричать, что тебя нигде нет, что ночь, что ребенок, что мы договорились с тобой, и время давно вышло. Мама стала говорить, что я не имею права, что я не муж, что я вывез ребенка на мороз, что я закатываю истерики посреди ночи. И что я, наверное, пьян.

Я и коляска, мы подошли к маминому подъезду. Она вышла, одетая наспех, грозная, как Родина-мать. Смотрела на меня, пронзала. Она не знала про мою дерганую любовь, не хотела знать о стуке в висках. Она стала звонить тебе – но ты не брала, снова не брала, снова и снова.

Из-за дома вырулил джип, осветил нас фарами, осторожно встал у подъезда твоей мамы. Я смотрел, я знал, что ты там, в джипе. Машина просто стояла с заведенным мотором. Мать смотрела на меня, она не понимала, что ты там, она не знала. А если даже и там, ведь я не муж. Я просто человек с коляской, в которой наш с тобой ребенок. Человек с коляской. Инвалид-колясочник.

И я звонил, снова звонил. Возьми трубку, скажи, что ты там, внутри джипа. Просто отзовись, просто включи звук – дай мне звуки, любые звуки, любые, слышишь?! Вспомни, как я забыл выключить трубку и Светка слышала нас, слышала все, что творится в машинке. Час отмщения настал – включай телефон, просто включи.

Мать раздраженно предложила идти и встречать тебя у клуба, отняла коляску и ушла домой. И разбирайтесь сами, мол. Но если я сейчас пойду к клубу, где пляшут твои пьяные коллеги, ты выскочишь из машины – и я ничего не увижу, я все прогляжу. И я стоял, гипнотизируя джип, вглядываясь в его черные стекла.

Пожалуйста, выходи. Ты уже все успела, хватит, прошу. Но джип стоял и урчал. Стоял грозно, красиво, развратно. Затем тронулся и медленно поехал назад. Ты увидела меня в окно. В этом нет сомнений. Ты не могла выйти из машины, я бы заметил тебя.

Джип медленно выехал из двора – я никогда ничего не узнаю. Через пять минут ты позвонила сама и пляшущим голосом сообщила, что твоя сумка была завалена другими сумками и ты не слышала звонка… в течение двух с лишним часов… Ты сказала, встречай меня, я иду.

Ты идешь! Вот как, вот как все было, рассказать тебе?

Вы в джипе ждали, пока я уйду. Тогда бы ты вышла из машины и пошла к матери. А от нее позвонила бы мне, сказав: «А я уже у мамы, к маме вот зашла, встречай меня…» Но я стоял и смотрел, ты не могла выйти. И попросила джип высадить тебя где-нибудь в другом месте. Поэтому он медленно выезжал из двора, взяв все мои жилы до единой на буксир – и тянул, и тянул всеми своими козлиными силами. Но трос порвался, и я пошел к клубу.

Все было ясно, я ничего не докажу.

Джип высадил тебя напротив клуба, откуда и забрал, ты перешла дорогу и идешь теперь мне навстречу – идешь и шатаешься. Первый раз в жизни ты шаталась. Пьяная, вызывающе хрупкая в этих сапожках, юбочке, курточке, без шапки, на волосах снег. Идешь по всему тротуару – туда-сюда, лай-лай.

Я готов был поломать тебя, как плитку шоколада, потом зайти в пивную и бросить обломки в кружку пива. Всплывут или нет? Вот твоя нога в блестящем черном сапоге показалась из пивной пены. Бармен улыбается, смотрит на нее вместе со мной. Вот и рука, голова, еще нога. Ты всплыла, выплыла из пены по частям, расчлененная Афродита.

Ты улыбалась. После джипа улыбалась, счастливая. Прекрасное завершение корпоратива – черный джип, мчащий тебя домой к маме.

Я что-то давил из себя, говорил с улыбкой, но понимал – такую улыбку лучше тебе не видеть, поэтому говорил в другую сторону, в мороз, в ночь. Ты все время переспрашивала, смеялась, трогала меня, пыталась поцеловать своими мягкими от коктейлей губами. Из меня рвались вопросы про джип, из меня лезли крики, из меня выпирала вселенская какая-то шизофрения.

Я не владел тобой, я был обманут, ты победила.

Дома у матери я хитростью зазвал тебя в ванную и закрыл дверь изнутри. Я включил воду – и все проверил. Твои пьяные стоны были слабыми и грустными. Глаза твои были распахнуты, а ведь обычно они закрыты. Ты боялась сразу всего: что услышит мать, что проснется ребенок, но больше всего, что я узнаю, я почувствую джип, который совсем недавно заводил тебя своим ключом, рвал раз за разом твое зажигание.