Задержка (СИ)

Ему было больно. Не так, как от удара кулака, от разбитой губы и даже от огнестрела или ножевого ранения. Это была боль другая, острая, жгучая, ядовитая, потому что причинял её самый близкий человек. Ему было больно от её слов, которые он не ожидал услышать, а может и вовсе боялся. Здесь отчасти срабатывал предохранитель гордости — да как же, он же мужчина, а она с ним как с безвольной тряпкой! Хуже было принять мысль, что это может быть правдой. Но ещё больнее ему было видеть её такой — поникшей, отчаянной, потерянной, сжавшейся в комок на сидении рядом, такой беззащитной, и ничего при этом не делать. Это было невероятно тяжело: сдержать ответные слова любви, слышать срывающийся шёпот Юли, видеть слёзы в глазах той, которой хотелось бы обещать, что если она и будет плакать, то только от радости, и самое ужасное — быть их причиной. Он и не задумывался сейчас, насколько и действительно ли правильно он поступает, потому что это наверняка привело бы к ненависти к самому себе. Но им обоим нужно было понять ценность того, что они могли бы назвать отношениями, семьёй, пресловутыми «мы».

Косте просто пришлось стать гарантом силы, потому что только так можно было развеять Юлины сомнения. Но это совсем не значило, что у него не было собственных. И майор уверенно гнал от себя мысль, что это ошибка, что вдруг окажется, что им предназначен для счастья кто-то другой, что их попытки — безуспешные мечты примирить несовместимое. Это и правда было его решение, и он не хотел от него отступать. Больше всего он боялся «задушить» Соколову своей напористостью. Да, она сдалась, после стольких лет, но он видел, как она цепляется за свободу, как боится выйти из-за своих стен и внезапно оказаться раненной им. И поэтому проверяет его, ищет подвох, и не может смириться, что Лисицын и не собирается её побеждать, захватывать, растворять и развеивать по ветру. Он не собирался быть тираном, не собирался быть и рабом. Ему нужно было партнёрство, надёжное, крепкое, искреннее, в котором каждый может остаться собой, и если и меняться, то только по собственному желанию, не в угоду кому-то, а только для движения вперёд. Он-то это понимал, оставалась лишь самая сложная задача — донести эту мысль до Юлии, однако сегодня заставить её слушать и, главное, говорить, у него уж наверняка получится.

Он сворачивает на знакомую боковую улицу, заезжает в до боли знакомый двор, и паркует автомобиль на привычном месте. Константин Львович же сказал, что отвезёт её домой, вот только не уточнил, что к себе.

— Так, солнце моё, — спокойно начинает он, наконец повернувшись к Соколовой, уверено глядя в огромные и блестящие в темноте глаза, — ты сейчас оставляешь всё своё чувство вины здесь, внизу, точно так же, как я, и поднимаешься остывшей, осознавшей и хотя бы на девяносто девять процентов уверенной в том, хочешь ли ты быть со мной сегодня и всегда или всё-таки нет. Да, это моё решение, и я не буду спорить и не позволю это делать тебе. Да, это похоже на ультиматум. Если тебе проще, можешь счесть это приказом от старшего в группе, хотя в нашем случае — в паре. У тебя есть три минуты, если тебе нужно время, чтобы подумать.

— Не нужно. — отзывается она молниеносно, — Костя, прости меня, — он на мгновение думает, что она уже решила, что это точно «нет», но Юля ловит его руку, нежно сжимая, будто боясь, что он опять вырвется, — Пожалуйста.

— Что я сказал про чувство вины? — улыбнулся майор, крепче сжимая её ладошку, и чуть помедлив, поднёс её к собственным губам, ласково касаясь женских пальцев, — Все «извини», «прости» и взаимные обиды мы оставим здесь, во вчерашнем дне, — он слышит её тихий всхлип, и быстро добавляет, — и слёзы тоже. Так всё, быстро выходи и домой. К нам.

***

Говорят, вода одна из тех вещей, на которые можно смотреть бесконечно. В идеале — быстрая река, прыгающая со скалы на скалу, медленно отбирая себе территорию у упорного камня. А может и вовсе море — величественное, бурное, безудержное, пожирающее песок с берега и уходящее крутыми барашками волн. Но Юле достаточно было смотреть на бегущую из крана водопроводную воду, и казалось вместе с ней в трубы утекала и её нервозность. Девушка уже раз в третий намыливала руки, снова подставляя ладони под струю и наблюдая, как пена исчезает в лабиринте канализации.

— Юль, ты ужинать будешь? — слышится окрик с кухни, где уже раздаются какие-то брякающие звуки.

— Нет! — отзывается она чуть сорвавшимся голосом, и этот звук резко ударяет по собственным перепонкам. Наболталась уже. Поднимает взгляд в зеркало, наблюдая за своей физиономией и чуть припухшими красными глазами, и быстрым движением мокрых пальцев стирает тёмные круги от растёкшейся туши.

— Это ещё почему? — раздаётся голос за её спиной, и она ловит отражение подозрительных глаз в зеркале.

— Я не голодна.

— Так же, как утром? — усмешка одними губами, но взгляд всё также остаётся серьёзным.

— Нет, правда, я поела в офисе, — она не хотела, чтобы это прозвучало как оправдание.

— И что же ты ела?